Foot’Больные люди. Маленькие истории большого спорта - Казаков Илья Аркадьевич - Страница 3

– Нормально, – сказал Костя, хотя любому было понятно, что это не так.

– Такая работа, друг! – ответил я.

Малофеев

Когда меня спрашивают «как дела?», я обычно отвечаю словами Довлатова:

– К сорока годам у человека должны быть решены все проблемы, кроме творческих.

Это, по сути, крючок. На него обычно все и ловятся.

– Ну и как у тебя с этим? Все проблемы решены?

Я хмыкаю, если мне хочется проделать этот трюк снова и снова:

– Кроме творческих.

Как правило, после этого мы улыбаемся.

Мне чуть за сорок. Когда я выбрит и мне удалось поспать хотя бы шесть часов, то выгляжу моложе. Когда нет, то я не задумываюсь о том, на сколько лет выгляжу, – не до этого. Творческие проблемы – одна из самых интересных задач, стоящих перед человеком.

Мой приятель Яша, один из последних учеников гениального Бориса Чайковского, кого больше помнят по музыке к «Женитьбе Бальзаминова» и «Обыкновенному чуду», хотя моя ассоциация с ним – «Подросток» Достоевского, восторженно говорил, когда я захаживал к нему в студию на кофе:

– Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими! Ты не думал, что миротворцы – это не только те, кто останавливает распри, но и творцы? Мира творцы?

Яша писал мне музыку для документального фильма о Малофееве, который я рискнул снять в Пскове в 1999-м, и мне не хотелось сбивать его с романтического настроения. Возможно, он был прав, возможно, нет, но его настроение создавало отличную мотивацию для работы.

Музыку он написал отличную. Причем совершенно бесплатно. Денег у меня тогда не было, бюджета на такие вещи у «Плюса» тоже не было.

Когда нас познакомили, Яша сказал в ответ на мое смущенное бормотание только одну фразу:

– Я готов. Но у меня одно условие: музыка должна быть серьезной!

Музыка в фильм не вошла. Яша затянул и опоздал со сроками. Пришлось накладывать другую. В частности, «Лили Марлен». Характеру Малофеева она подходила больше.

В Пскове Эдуард Васильич работал с командой, игравшей в КФК – третьем дивизионе. Вывел ее во Вторую лигу. И десятерых ребят из того состава сразу забрали в Высшую лигу. Цветкова – в «Зенит», Виноградова – в «Крылья».

Малофееву тогда было около шестидесяти. Он был не востребован и ругал Колоскова, считая его виновником своей опалы. Я недальновидно упомянул Бышовца. Незадолго до той поездки я брал большое интервью у мэтра в его квартире на Чистых прудах («Илюша, обрати внимание – мой сосед Олег Табаков»; «Интервью будем записывать под нашим семейным портретом»). Тогда Бышовец сказал, что тренер может работать только до шестидесяти. А потом – в учителя, наставники и эксперты.

Я не знал всей сложности их отношений. Что когда динамовское руководство в разгар сезона отправило Малофеева на «недельку» в санаторий «восстановиться от переутомления», он включил в санатории телевизор и увидел сюжет о только что возглавившем «Динамо» Бышовце. После этого Эдуард Васильич багровел при одном упоминании этой фамилии.

– Так это Бышовец в шестьдесят собирается заканчивать. Может, ему белков в организме не хватает. А я до девяноста лет будут тренировать, а жить буду до ста десяти. У нас в роду все были крепкие!

И Малофеев перекрестился с холма возле Псково-Печерской лавры на блестевшие купола.

В 1999-м темы валялись под ногами. Надо было только ездить, и я ездил. Охотно путешествовал по стране – в Ярославль, Набережные Челны, Саратов, Самару. Но ни один город мне не запал в душу так, как Псков.

Там я сдружился с Лешей Масловым, местным спортивным журналистом. Одинокий, худющий, в неизменном джинсовом костюме, с длинными волосами и бородкой, он стал моим спутником на все три дня командировки. Вместе с ним мы смотались в Пушкинские горы и Изборск на выделенной клубом для меня синей «шестерке». Было тепло, в салоне привычно пахло бензином, и этот запах теперь отчетливо ассоциируется у меня с Псковщиной.

Когда я уезжал в Москву, Леша подарил мне тоненькую книжку академического формата со своими миниатюрами. Я взял без особого интереса, вежливо поблагодарил, открыл, когда поезд тронулся… и провалился в нее.

У Леши был талант. Одну из миниатюр я помню наизусть:

Я… я… я… убью… убью ее.

Да! Я обязательно убью ее – она достойна смерти. Вернее, она не достойна ничего, кроме смерти…

Я… убью ее… за вранье. За вранье мне… за вранье самой себе!.. Хм… вот это вряд ли…

Я убью ее… за то, что она любит только жизнь… только себя в жизни…

Я убью ее… Хотя и не смогу прикоснуться к ней… Хотя я готов стать перед ней на колени и вымаливать прощение, сам не зная за что…

Но я убью ее!

Да, я убью ее…

Я убью ее…

Я убью ее…

Я… убью… ее…

Я…

Я… люблю… ее…

Я люблю ее.

Мы иногда созванивались. Потом он перестал отвечать на звонки.

Когда через год я снова приехал в Псков с другом в отпуск, встречавший нас экс-директор клуба, бывший каперанг, ходивший когда-то по северным морям на подводной лодке, отвез нас на Гороховое озеро. Достал из багажника упаковку пива, и мы уселись на лавочке у воды.

– Как дела у Леши Маслова? – спросил я.

– Спился. Умер месяц назад, – по-армейски лаконично ответил Виктор Петрович.

У Леши к сорока годам не была решена ни одна проблема. Даже творческая. Писал он вдохновенно и талантливо, но это было тогда мало кому нужно. Когда я через много лет открыл для себя Горчева, то у меня было странное чувство, что мы с ним давно знакомы. Его тексты напоминали мне масловские. Может быть, поэтому я не удивился, узнав, что Горчев тоже умер на Псковщине и примерно в том же возрасте…

А Малофеева я с тех пор видел только однажды – на Кубке Содружества. Его минская команда здорово играла, на трибунах было много известных лиц, пришедших специально посмотреть на его футбол.

Матч закончился, Эдуард Васильич шел к раздевалке и увидел нас с Бородюком, стоящих в футбольном отсеке. Засиял, подошел, мы расцеловались.

Рядом стояли еще два его бывших подопечных по «Динамо». Мялись, но поздоровались.

– Век бы вас, бл… й, не видеть, – сказал Малофеев и пошел в раздевалку бодрой походкой.

Ему было около шестидесяти пяти. И все проблемы у него, гениального советского тренера, были решены.

Кроме творческих.

Поэт в «Сатурне»

Я пишу эти строки в электричке. Скоро семь. Поразительно, как с годами у человека развивается умение вставать засветло без особых проблем. Сегодня понедельник, и ровно через неделю мне предстоит мотаться в сторону Химок. Сборная садится на первый сбор в этом году. Нужно будет выезжать в шесть, и то не факт, что ты долетишь до отеля без пробок. На первый день сентябрьского сбора я ехал пять часов, выехав в шесть. На МКАДе перевернулась фура, и дорога встала.

Первый сбор при Капелло был в Раменском. И туда радиальными дорогами я доезжал ровно за час. Выезжая не в шесть, а в восемь. На поиск базы в Кратове уходило столько же времени. Каждый раз, когда я приезжаю туда, я улыбаюсь, вспоминая, как вез в помощь Андрюше Гордееву моего дорогого друга Сашу Вулыха.

– Нам тяжело, – говорил он на другом конце телефонного провода, – эмоций не осталось. Но ничего, справимся. Я им говорю: ребятки, дорогие мои, соберитесь, вы такие молодцы!

У Вудхауза в саге о лорде Эмсворте есть рассказ о девочке в саду. Она всем говорит «спасибо», добра и ласкова настолько, что даже Ницше пустил бы слезу умиления, встреться они в реальной жизни. Андрей Львович – визуализация той девочки. В футболе я встречал только еще одного человека, настолько открытого и фантастически приветливого при ярком таланте. Это врач сборной Эдуард Безуглов. Если Безуглов с Гордеевым окажутся рядом, их мимимишность должна зашкаливать.