Табельный выстрел - Рясной Илья - Страница 3

— Да согласен я, Сергей Игнатьевич. Все сделаем.

Поливанов снял всех свободных сотрудников отдела и отправил на новую отработку жилого сектора. Удача улыбнулась старшему оперуполномоченному Владимиру Маслову, въедливому, обладающему потрясающей способностью в любой ситуации разговорить незнакомых людей любой социальной прослойки, образования и служебного положения. Он прошелся мелким чёсом по частному сектору, где ждали сноса перед лицом наступающих пятиэтажек старые деревянные дома, и узнал, что в этих трущобах давным-давно вольготно себя чувствует обнаглевшая шантрапа.

— Вон, посмотришь на них — и когда они только работают, — тараторила говорливая бабуся в оренбургском платке. — Бельма зальют и полночи по улице шатаются, к кому задраться ищут. И в ту ночь, что ты, сынок, спрашиваешь, тоже ходили, брандахлысты, скандалили… Тьфу, хоть бы вы их посадили, что ли.

— Обязательно посадим, — заверил капитан Маслов. — Когда найдем за что.

Появилась новая вполне реальная версия. А проверка ее — это дело техники. Маслов пообщался с местными оперативниками уголовного розыска. Узнал, как у них обстоит с агентурой на территории. С этим дело обстояло вполне нормально. Поэтому удалось быстро подвести источник информации прямо к Гусю — заводиле этой гоп-компании.

Агент с Гусем выпил, закусил и, будучи человеком опытным, надавил на гордость: мол, скоро вас городские в вашем районе тряпками гонять будут.

— Да мы тут весь район гнем! — возмутился Гусь. — Вон, заявился один. Я вор, кричит. И перо в пузо получил. И где он теперь?

— И ты ментов совсем не боишься? — с уважением спросил агент.

— Я? Их? Ха… Да им бы план, дурачкам малахольным, сделать. Вон, взяли какого-то собутыльника. И довольны… Я здесь главный. Вот этим ножичком козла и запорол. Поэтому со мной не балуй. А наливай-ка еще.

С бодуна после попойки с той самой финкой Гуся и взяли. Оперативники обнаружили следы застиранной крови на одежде в его шкафу. И еще одну финку нашли, хорошую, с наборной рукояткой, которую Гусь у Хилого отобрал и выбросить пожадничал.

Раскололся главный туземный хулиган сразу. Единственное его условие было — чтобы дали опохмелиться. Ну за этим у оперов никогда дело не ржавело. Опохмелиться, чаек, курево — чего только не дашь человеку, который изъявил желание дать признательные показания.

— Зачем вы вину на себя взяли? — спросил Поливанов у Зубенко, который нервно водил ногтем по крышке стола в комнате для допросов.

— Да мне так гладко все доказательства предъявили, — Зубенко оставил стол в покое. — С одной стороны, я отлично помнил, что никого не убивал. А с другой — прикинул, что мог спьяну и запамятовать. Или просто что-то другое себе надумал. Так что решил раскаяться и срок скостить.

— Обвинение-то с вас сняли, гражданин Зубенко. Да только что это меняет? И что, жизнь так и пройдет — пьянки, отсидки, кражи?

— Да хотел завязывать. Жизнь-то вроде наладилась. Семья, квартира. И жене обещал. Она у меня хорошая, все понимает. Но что-то меня опять притягивает ко всему этому. Как железную стружку магнитом, ей-богу. Ну, таким меня природа создала, гражданин начальник.

— Ты человек? — перешел на «ты» Поливанов.

— Ну, человек.

— А человек тем и отличается от обезьяны, что меняет и себя, и природу. Пора тебе окончательно завязывать, Василий. Это ведь последний звоночек. Утянут тебя эти дружки и девки легкого поведения вниз, в черный омут.

— Понимаю, но…

— Сегодня ты никого не убил. А завтра?

— Этого не будет. Я вор, а не мокрушник. И пером махать — это дело глупое, нехитрое и позорное.

— Ну, тогда тебя пришьют…

— Эти могут, — вздохнул Зубенко. — А знаете, после войны меня, беспризорного, блатные пригрели, не дали с голодухи опухнуть. Это как бы моя семья. А семью не выбирают.

— Какая-то не та семья у тебя. Ущербная… Пойми, конец вашим воровским законам настает. Нет у вас будущего. Поэтому надо перестраиваться. Вливаться в общее дело. Страну вместе со всеми советскими людьми обустраивать. Посмотри, как жизнь к лучшему меняется. А ты…

Зубенко вздохнул:

— Судьба такая.

— Что ты заладил… Припомнишь наш разговор, когда однажды для тебя встанет вопрос выбора. Окончательного выбора.

— Я понимаю. И спасибо…

— Следователя благодари. Он тебе поверил. А мы люди служивые. Нам сказали бежать — побежали и нашли.

— Все равно спасибо.

Эта история оставила у Поливанова двойственное ощущение. С одной стороны, справедливость восторжествовала. Грех не порадоваться, что так удачно все вышло. Все по закону, все в порядке. С другой стороны, не оставляло неприятное чувство. В разговоре с Зубенко чувствовалось, что человек тот не конченый, что совесть у него еще осталась. И все равно цеплялся он за своих корешей, за малины эти поганые, за девок вульгарных, за муть эту всю мерзкую, жить без всего этого не мог. Цеплялся за уходящее навсегда прошлое и готов был остаться в этом прошлом, когда вся страна стремится в будущее. И что с ним делать? Как мозги вправить? Нет на это ответа…

Глава 3

На своем участке, располагавшемся недалеко от центра Свердловска, лейтенант Иванов служил уже больше десяти лет. Работа, конечно, суетная. Наверное, ни у одной службы нет больше пунктов отчетности, чем у участкового. Отвечаешь за все, даже за вывоз мусора. С одной стороны, это утомляет, с другой, наверное, так и надо. Потому что на своем участке ты советская власть. Именно советская, то есть от народа, для народа и близкая к народу — в этом лейтенант был свято уверен и вел себя всегда соответствующе. Именно к тебе идут за помощью. Именно ты можешь окоротить словом, приструнить, а можешь и наказать по всей тяжести закона. Алкоголики, воришки, семейные дебоширы — все на твоей территории, и за всеми ты присматриваешь.

Если к службе относиться добросовестно, то знаешь практически всех на участке. Постепенно у тебя появляются доверенные лица, для старушек на скамейках и для дворников ты становишься своим. И завсегдатаи вытрезвителей, когда ты появляешься на их горизонте, прячутся по щелям. Пацаны дядей Вовой именуют.

Да, ему нравилась беспокойная работа участкового, которую он не готов променять ни на какую другую. Нравилась сопричастность к жизни многих людей. Он был горд, что может помочь им в трудную минуту. И не было в нем никогда упоения властью, как, к сожалению, бывает у некоторых коллег. Жители относились к своему участковому в целом хорошо, с пониманием и уважением. Конечно, всяко бывало, но все конфликты старался решать по справедливости и как-то по-семейному.

Лейтенант Иванов поздоровался с дворником, который поздно вечером вышел мести асфальт. Судя по всему, тот утром хорошо принял на грудь и весь день отсыпался. Ладно, с кем не бывает, главное, о работе не забывает. Хотя внушение завтра надо будет сделать…

Во дворе пятого дома обычно собираются пацаны в возрасте от десяти до шестнадцати годков. Бывает, папиросы покуривают. Однажды даже за выпивкой их застал, где-то портвейн «Агдам» достали, стервецы, — этого уж спускать нельзя! Но сейчас во дворе никого не было.

В седьмом доме хулиганы проживают — местные знаменитости. Лет под тридцать лбам неразумным, а все как соберутся, напьются, так давай местных жителей или прохожих задирать. Одного из этой компании он уже успел направить на перевоспитание в места не столь отдаленные, сколь малонаселенные. Других пришлось поучить по-свойски, тумаками — иногда затрещина лучше действует, чем тюрьма. Так что пару месяцев в седьмом доме тишина и спокойствие.

— Саныч, а ну иди сюда, — крикнул Иванов, увидев отирающегося у подъезда седьмого дома местного пожилого пьянчужку.

Тот подошел, виновато тупя взор.

— Что с женой не поделил? — строго спросил лейтенант. — Вон, соседи на вас жалуются. Шумите, спать не даете.

— Так бабы же дуры. Я ей — ты чего, мол… А она… Ну а я… Ну она и в крик. В общем…

— В общем, на пятнадцать суток в следующий раз уедешь. Ты меня понял?