Дело Ансена - Шпанов Николай Николаевич "К. Краспинк" - Страница 16

— Что же происходит теперь? Сердце христианина исполняется скорби при взгляде на мотивы, руководящие теперь теми, кто берётся за исследование преступлений. Не только злобствующие человеконенавистники фашисты, но даже вполне благонамеренные люди из рядов демократии поддаются соблазну политического толкования любых поступков человека. В самых обыденных и глубоко личных случаях они ищут политику. Политика?! Это язва, разъедающая личную жизнь человека, созданного всевышним для счастья и благоденствия. Политика! Это ядовитая ржавчина, испепеляющая душу и сердце. Из-за остроты того, что происходит в мире, люди склонны всюду видеть эту проклятую политику, политику и снова политику! А ведь на поверку, если хорошо разобраться, с позиций истинного христианина, то оказывается, что большая часть противоречий, в особенности так называемых, классовых противоречий, выдумана…

Тут речь пастора вдруг как бы споткнулась. Это был лишь краткий миг, но Кручинин хорошо понял, что пастор удержал готовое сорваться слово «коммунистами». Однако вместо этого пастор сказал:

— Да, противоречия выдуманы экстремистами… Именно это и привлекло меня к социал-демократам. Они не сторонники обострения противоречий. Христианская доктрина сглаживания углов согласуется с социал-демократической практикой примирения жизненных противоречий — немногих истинно существующих и многих выдумываемых крайними элементами. Умиротворение умов — вот цель моей деятельности. Ей я посвящаю свои силы, всю мою жизнь… — Тут он обернулся к Кручинину и обратился прямо к нему: — Как христианин, как священник и как социал-демократ предостерегаю вас: не ищите в сегодняшнем печальном случае политику. Незачем искать заговор там, где речь идёт о тяжком грехе слабого человека. Пусть стезя политической интриги не увлечёт вас. К великому счастью этого народа, здесь мало интересуются политикой. Мы с вами должны отыскать виновного в тяжком проступке не для того, чтобы нажить на этом политический капитал, а ради спасения его заблудшей души чрез кару и покаяние и ради предостережения христиан от соблазна… Да поможет вам господь на этом благородном пути. Аминь!

— Мы вам очень благодарны за прекрасную лекцию, — сказал Кручинин.

— Проповедь больше приличествует моему сану, — скромно потупился пастор. — Я буду рад, если в словах, произнесённых моими устами, вы найдёте крупицу мудрости того, кто создал мир и правит им.

Пастор остановился и ласково обратился к кассиру:

— Милый Видкун, я оставляю вас на попечение этих добрых людей… Да поможет вам бог перенести великое горе, ниспосланное для испытания нашей веры. Пусть слово ропота не сорвётся с ваших уст. Простите…

Пастор приподнял шляпу и завернул за угол. Отбрасываемая его фигурой длинная тень причудливым чёрным шлейфом извивалась за ним по неровным камням мостовой.

Язык следов

И опять друзья долго шли молча. В тишине безлюдных улиц громко отдавались стук их подкованных горных ботинок и шаркающие шаги кассира, уцепившегося теперь за локоть Грачика.

— Дорогой мой, наша профессия полна противоречий, — сказал вдруг Кручинин тем спокойным, почти равнодушным тоном, каким обычно делал замечания именно тогда, когда хотел, чтобы Грачик их хорошо запомнил. — Иногда мне кажется просто удивительным, как находятся люди, способные совместить в себе противоположные качества, необходимые человеку, посвятившему себя расследованию преступлений. Начать хотя бы с того, что каждый из них должен быть способен принимать самые быстрые решения и в то же время уметь сдержать себя, сдержать своё нетерпение, уметь ждать… Вообще, надо сказать, что умение ждать, которым, к сожалению, обладают столь немногие, необходимейшее качество в нашей работе.

— Вы имеете в виду терпение? — спросил Грачик.

— Если хочешь… И тем оно ценнее, чем больше внешних признаков говорит о его ненужности. Иногда человек сдаётся «объективностям» и становится жертвой страшного врага — нетерпения. Тогда уже он сам игрушка внешних сил, а не их повелитель: он — во власти обстоятельств…

— Увы, — насмешливо заметил Грачик, — непредвиденность, которая, по существу, и есть то, что вы именуете обстоятельствами, а другие «случаем», не только не всегда может быть подчинена нашей воле, но, к сожалению, не может быть и предвидена. Потому она и «непредвиденность», то есть тот самый господин случай, который нередко путает карты самым умным и сильным людям.

— Довольно, ради бога, довольно! — воскликнул Кручинин и даже замахал руками в притворном ужасе. — Это уже чистейший идеализм. Один шаг до мистики. Ещё материалисты древности знали, что жизнью управляют ум и воля, а не случай. Эпикур говорил, что в жизни мудреца случай играет незначительную роль, самое же важное и самое главное в ней устроил ум и постоянно в течение всей жизни устраивает и будет устраивать. А что касается господина случая, то, по мнению философа древности, — я имею в виду того же Эпикура, — люди измыслили идол случая, чтобы пользоваться им как предлогом, прикрывающим их собственную нерассудительность. — Кручинин рассмеялся. — Прямо-таки предтеча наших любителей объективных помех. Однако, — перебил он сам себя, — почтеннейший Видкун не только довёл нас до гостиницы, но, кажется, намерен оказать нам честь и напроситься в гости. А признаться, он мне порядком надоел.

— Человек потерял брата, а вы не хотите признать за ним право на вполне естественное желание быть на людях! — с укоризною заметил Грачик. — Вы же понимаете, как тяжело в таких случаях одиночество?

— По-твоему, у него есть основание бояться призрака Эдварда?

— С какой стати он стал бы его бояться?

— Значит, ты этого не думаешь?

— Конечно, нет!

— А уж я-то хотел было порадоваться тому, что у тебя есть некое решение того, что нас интересует, — с усмешкой сказал Кручинин и взялся за ручку двери «Гранд-отеля». — Так, значит, Видкун здесь ни при чем?

В вопросе Кручинина Грачику почудилась откровенная насмешка, и в ответ он только пожал плечами.

Едва друзья остались одни, Грачик увидел перед собой другого Кручинина — того, который покорил его в дни первого знакомства, спокойного человека, ясного и точного в суждениях.

— Дай сюда клеёнку, — сказал Кручинин так просто, как будто ни на минуту не отвлекался от того, что делал на «Анне».

Грачик бережно разостлал клеёнку на подоконнике. Кручинин достал кастет, осторожно освободил его от бумаги и положил на клеёнку рядом с едва заметным следом руки. Посыпал то и другое тальком. Подул. Побелённые приставшим тальком следы стали хорошо видны на клеёнке. Но к хромированной поверхности кастета тальк не хотел приставать. Стоило подуть, как порошок весь слетел. Грачик вопросительно поглядел на Кручинина. Тот взял кастет и, внимательно присмотревшись, протянул его Грачику со словами:

— По-моему, след и так хорошо виден, а тальк тут держаться не будет… Попробуй составить формулы следа на клеёнке и на кастете. Вероятно, оба принадлежат одному и тому же лицу. И если этим лицом окажется наш милейший Оле…

Кручинин не договорил. По-видимому, мысль о виновности проводника была ему так же неприятна, как Грачику. Но Кручинин был человеком реальностей и долга, личные симпатии не могли бы повлиять на выводы, диктуемые системой доказательств. Видя, что Грачик без особой охоты принимается за дело, он настойчиво повторил:

— Постарайся разобраться в этих следах и, притом… как можно скорей.

В результате тщательной работы Грачик смог составить формулы папилярных узоров на клеёнке и на кастете. Он считал, что отпечаток на клеёнке оставлен левой рукой, на кастете — правой. Таким образом, получила первое подтверждение версия Кручинина о том, что, нанося правой рукой удар по шкиперу, преступник был отделен от него столом и, чтобы дотянуться до жертвы, левой рукой опёрся о стол. Вторым важным обстоятельством было то, что нанести удар на таком расстоянии мог только человек большого роста…