Мужчина и Женщина - Андреев Юрий Андреевич - Страница 28

В тот особо запомнившийся мне вечер я пригласил ее на прогулку по Неве в честь праздника белых ночей. В светлых одеждах, держась за руки, как студенты, мы шли Вдоль гранитных парапетов под призрачно-серебряным небом, пропитанным светом исчезнувшего за горизонтом светила. Рядом с нами текла празднично одетая толпа, обходя застывших с удочками чудаков. Это были приезжие — средних лет и дети, но в основном молодежь. Очень- очень приятно мне было двигаться ладонь-в-ладонь с любимой, столь прекрасной, грациозной женою, которая стала моей судьбой, моим счастьем! Она все время ахала от восторга, теребила меня и по поводу, и без повода. То ее внимание привлекал переполненный прогулочный пароходик («Поехали, Егорушка, поехали!.. Ой, нет, такая очередь…»), то какие-то женские одежды, то музыканты, старательно наигрывающие на духовых крепко памятную классику. А мое сознание было и тут, и не тут. Гулевание — дело доброе и славное, но я никуда не мог деваться от ясного понимания того, что аз есмь муж, то есть защитник, кормилец и поилец этой удивительной женщины, столь совершенной телом и душой, вверившей мне жизнь свою и своих детей. Их благополучие — вот смысл моего существования. Да, конечно, мне должно быть интересно и здорово от трудов моих, так твердит Анастасия постоянно («Да действуй ты, Егорушка, по своему разумению, с кем тебе надо сближайся, с кем хочешь — разбегайся, уж на сатиновые трусики для тебя я всегда заработаю»). И однако — грош мне цена, мужику с головой и руками, если не буду я удачлив и богат — для своей семьи. И я благостно тек в праздничной толпе, но мысль моя не была праздной: да почему бы здесь, где по вечерам фланируют тысячи, десятки и сотни тысяч людей, не организовать торговлю прохладительными напитками, сладостями, пирожками? Почему в Берлине, к примеру, на народных празднествах все желающие могут купить с лотков станиолевые тарелочки с горячими сосисками со сладкой красной приправой, а в Сайгоне — орешки с зеленью? А у нас — ничего.

Да, дела в Отечестве разворачиваются круто, это я испытал на своем хребте. Но, с другой стороны, какие просторы у нас для любой инициативы открылись! Так почему надо ждать, что наши же очевидные потребности должен удовлетворять какой-либо заокеанский Мак-Дональд или рвач из ближнего кавказского зарубежья, или должны их уродовать уклончивоглазые хмыри из местных, приторговывающие одной лишь водкой, не вынимая вонючего окурка изо рта? Гулять-то я гулял, но в сознании моем тем временем четко прокручивалась идея, которую недавно высказала на собрании учредителей нашего хромающего на обе ноги картографического концерна Алевтина Сергеевна, экономист милостью Божьей: необходимо в структуру издательства ввести и коммерческие подразделения, ибо без постоянно притекающих в кассу наличных денег нам не дожить до лучезарного будущего… Так вот же она, эта наличка! Другое дело, как ее взять…

— Егорушка, дорогой, ты здесь? — И здесь, и сейчас, мадам Филиппова! «Филиппова»? Что за новости? Кто таков? За кого ты меня еще норовишь выдать замуж? Мне, вроде, хватит уже по вашему брату скакать, пора с тобой угомониться. — А вот был когда-то такой великий булочник в Питере Филиппов… Она звонко рассмеялась: — Если уж выдавать меня за чью-то тень, то давай уж за более густую: за Елисеева. Можно и за Нобеля: ух, я тебе премию оторву! — Ты прямо скажи: хотела бы сейчас испить квасу? — Да, мой господин, прямо отвечаю, без уклончивости. — А орешков погрызть? — Да, мой господин. — Мягкого мороженого полизать? — О, мой господин!.. — Чашечку кофе испить? — С булочкой или с пирожным? — С хрустящим хлебцем. — Ммм!.. — Ну, а если мы с ребятами откроем здесь такие ларечки, да еще с креслицами плетеными под тентами? — В Париже подсмотрел? — Нет, в Кабуле. Ну, что, готова стать мадам ля-Филиппова? Она прижалась ко мне мимолетно и вздохнула: — Гладко было на бумаге…

О, как права она была! И если слизь хищную и долгорукую рэкетирскую (проще — бандитскую) мои афганцы с началом дела круто поставили на место, то куда труднее было осилить вязкий чиновничий пластилин!.. Но все это было позже, а сейчас, с наводки экономиста Алевтины ив движении за ручку по Дворцовой набережной с женою Анастасией я воочию увидел, где и как можно заложить весьма серьезный фундамент для благосостояния своего семейства и для финансовой поддержки своего картографического концерна.

Но я возвращаюсь памятью к этой, одной из многих, но почему-то особенно запомнившихся прогулок: да, мы ходили и в театры, и на концерты, и в филармонию, но, грешен, вкус мой оказался не настолько изощрен, чтобы испытывать там такие же подъемы духа, какие были у Насти. Она-то, случалось, во время какой-нибудь симфонии буквально вцеплялась ногтями в мою пуку и говорила потом, в перерыве, насколько прослушивание со мною дает ей больше новизны и остроты впечатлений, чем слушание музыки в одиночку. Я-то, конечно, с готовностью соглашался, но для меня чаще всего серьезная музыка в большом зале была поводом лишь для расслабления, отдыха и отключения. Что тут поделать? Я читал как-то, что даже великий Чарльз Дарвин в своей «Автобиографии» с сожалением сообщал, будто не воспринимает высокого художества, что оказался не развитым в эстетическом отношении. Вот и моя жизнь оказалась в данном смысле не на высоте. А во время той прогулки сквозь белые ночи я наслаждался всесторонне: и призрачным светом, и сказочной архитектурой, и могучей рекой, и, главное, сердечной радостью от слияния с любимой женщиной. Что меня грело больше всего и наполняло чувством прочного устойчивого, внутреннего счастья? Тут я хочу высказать свое главное понимание возможности прочных супружеских отношений: я представлял себе две пересекающиеся в пространстве ракетные траектории или два прожекторных луча — вот модель большинства, к сожалению, браков. Встретились-пересеклись жизненные пути двух человек, вспыхнули на этом перекрестке ярким пожаром, а затем — их судьба относит друг от Друга, все дальше и дальше, и пожар этот, естественно, горит все тише и слабее, пока и вовсе не загасает. А что же нужно, что в идеале? Трассы, не перекрещивающиеся в одной точке и затем расходящиеся, но слившиеся воедино — на всю оставшуюся жизнь.

Мне с Анастасией было очень хорошо, начиная с самой глубокой глубины души. Да, началось-то все для меня с того поразившего меня первого физического ощущения, когда на памятной новогодней вечеринке я пригласил ее на танец и почувствовал руками под какой-то невесомой кофточкой упругую, нежную, гибкую талию. Это восприятие волшебного женского естества — тонкая талия над сильными широкими бедрами, эта шелковая грудь, в которой я сразу растворился во время медленного танца, — вот где коренилось для меня начало любовного потрясения.

Да, все началось с глубинного трепета при столкновении с этим совершенным телом, с этим несказанным чудом природы. Конечно же, ее симпатичное лицо, разумеется, высокий уровень доверительного внимания к собеседнику и развитый интеллект весьма облагородили и по-человечески преломили природу моего вспыхнувшего влечения и физического восхищения ею, но импульс пошел, как бы сказать, снизу, не от головы и даже не от сердца. Мне пришлось к моменту нашей встречи пересечь жизненные траектории не малого числа женщин, порождающих огонь в крови, иные из них, например, Дарья, обладали редкостной красоты точеной фигурой, но тот удар, который я получил, прикоснувшись к талии Анастасии, шел, очевидно, от излучения самой близкой моему естеству ее генетической субстанции, думаю, именно от нее.

Что поделать: хотелось бы выглядеть потоньше в отношении филармонических концертов и смотреться подуховнее относительно мотивов первовлечения к Анастасии, но правда есть правда, и только она не подведет и не выставит меня тем, кем я в действительности не являюсь. Однако потом, когда я как никогда прежде крепко стал на якорь полнокровной физической радости с этой женщиной, началась трансформация и моего так называемого духовного мира. Четко могу сформулировать то, что впервые в жизни я, уже старый мужик, женатый-переженатый прежде, обрел в этом союзе.