Вечер в Византии - Шоу Ирвин - Страница 64

– Когда мы начнем? – Это я выясню после того, как увижусь с Томасом. Еще контракт не подписан. Он посмотрел в окно машины на густые облака, написавшие над плоской равниной. – Ах да, я хотел вас спросить. Помните вы женщину по имени Глория Талбот? Кажется, она у нас работала.

– В самом начале, месяца два, – ответила Белинда. Она всегда все помнила. Совершенно никчемная особа.

– Она была хорошенькая?

– Полагаю, мужчины считали ее хорошенькой. Господи, да с тех пор прошло уже почти двадцать пять лет! Почему вы про нее вспомнили?

– Она мне привет передала. Через общего знакомого.

– Наверное, она уже сменила пяток мужей. – Белинда поджала губы. – Я ее сразу же раскусила. Чего она от вас хочет?

– Понятия не имею. Может быть, просто хотела напомнить о себе… – Ему почему-то трудно стало говорить. – Если не возражаете, Белинда, я немного вздремну. Вконец измотался.

– Много путешествуете, – сказала она. – А вы ведь уже не мальчик.

– Пожалуй, вы правы. – Он закрыл глаза и откинул голову на подушки сиденья.

Номер ему дали на двадцать шестом этаже. На улице был туман, по стеклам барабанил дождь. За окном он увидел башни небоскребов – поблескивание стекол, ярусы тусклых огней в серой предвечерней мгле. Комната чистая, гигиеничная и безликая, обставленная не во вкусе русской аристократии. С Гудзона доносились гудки. Ничто не напоминало ему о счастливых временах, когда ставили пьесу Бреннера. Надо бы узнать, где похоронен Бреннер, и положить на могилу цветы.

Распаковка чемодана оказалась трудным делом. Летний костюм, в котором он прилетел из Канна, здесь, в дождливом городе, выглядел нелепо. Ему надо было позвонить многим людям, но он решил все звонки отложить до завтра. Все, кроме одного. Брюсу Томасу надо позвонить сейчас же, он ждет звонка.

Он назвал телефонистке номер. После усталых, визгливых голосов standardistes[43] Канна живой, бодрый голос американской телефонистки радовал слух. Томас, подошедший к телефону, был приветлив.

– Ну, знаете, это сюрприз, – сказал он. – Написать такой сценарий! Приятный сюрприз. – Значит, Клейн уже позвонил ему. – Не знаю точно, что у нас выйдет, но что-то выйдет непременно. Вы сейчас заняты? Хотите подъехать ко мне? Томас жил на 70-й улице в Восточной части города. Уже одна мысль о том, что придется добираться туда через весь город, была мучительной.

– Лучше завтра, если не возражаете, – предложил Крейг. – Измотал меня этот реактивный самолет.

– Конечно, – согласился Томас. – Десять утра вас устроит?

– В десять буду у вас. Кстати, вы случайно не знаете телефона Уодли в Лондоне? Крейг почувствовал, что Томас замялся.

– Видите ли, предлагая Уодли, я и не предполагал, что это вы написали сценарий.

– Я знаю, – сказал Крейг. – Вы с ним еще не говорили?

– Нет. Как вы понимаете, мне хотелось выяснить ваше мнение на этот счет. Но когда Клейн сказал мне, что вы согласны обсудить это предложение, я попробовал связаться с ним. В Канне его нет, по лондонскому адресу тоже. Я послал ему телеграмму с просьбой позвонить мне. Минутку, я сейчас дам вам его номер.

Вернувшись к телефону и сообщив Крейгу номер Уодли, Томас сказал:

– Если разыщете его, скажите, что я пытался дозвониться ему, хорошо? Я пошлю ему сценарий, не возражаете? Я сделал несколько ксерокопий. Ему нет смысла приезжать сюда, если он по той или иной причине не захочет работать над рукописью.

– Кажется, я где-то слышал, что он и так собирается вернуться на постоянное жительство в Штаты, – сказал Крейг.

Где-то. Над Францией, когда летел в сторону бравого Нового Света. Дорогой папа.

– Это интересно, – сказал Томас. – Ну что ж, молодец. Значит, утром увидимся. Желаю вам спокойной ночи.

Симпатичный человек этот Томас. Вежливый, предупредительный, воспитанный. Крейг заказал разговор с Лондоном и прилег на кровать в ожидании вызова. Когда он положил голову на подушку, у него закружилась голова, комната поплыла перед глазами. «Много путешествуете», – сказала Белинда. Мудрая женщина. Двадцать три года службы. Ужасно хотелось пить, но он не мог заставить себя встать и сходить в ванную за стаканом воды.

Зазвонил телефон, и он сел. Приходилось двигаться медленно, чтобы комната не поплыла опять. Телефонистка сказала, что номер в Лондоне не отвечает, и спросила, не желает ли он попробовать еще раз.

– Нет, – ответил он. – Отмените заказ.

Он посидел на краю кровати, пока не остановилась комната, потом пошел в ванную и выпил два стакана воды. Но жажда не проходила. Ему стало холодно – в отеле был кондиционированный воздух. Он попробовал открыть окно, но оно оказалось накрепко закрытым. Посмотрел на часы. Половина седьмого. В Канне уже половина первого – начало новых суток. Он долго пробыл в воздухе, покрыл большое расстояние. Кажется, никогда еще так не хотелось пить. Стакан бы пива сейчас, холодного, со льда, – какое это было бы наслаждение. Или два. Он решил, что в следующий раз поплывет через океан на пароходе. К Америке надо приближаться осторожно, шаг за шагом.

Он спустился вниз, в ресторан, украшенный театральными афишами. «Я на знакомой арене», – подумал он. Он вспомнил рога, цвет песка в Сан-Себастьяне. Он сел у стойки и взял бутылку пива. Полстакана выпил залпом. Боль в затылке ослабла. Он знал, что должен поесть, но ничего, кроме пива, не хотел. Взял еще бутылку и стал пить медленно, стараясь растянуть удовольствие. Допивая вторую бутылку, ощутил приятную легкость в голове. Бар заполняли посетители, и он начал опасаться, как бы не встретить кого-нибудь из знакомых. Чего доброго, пристанут с разговорами и испортят ему удовольствие как раз в тот момент, когда он возьмет еще одну бутылку. Но он все же решил рискнуть и попросил третью бутылку.

Когда он вернулся к себе в номер, было около восьми часов. Разговаривать ему ни с кем не пришлось. В этом отеле ему везет. Он разделся, надел пижаму, улегся в постель и выключил свет. Он лежал, слушая доносившийся снизу приглушенный шум города. Где-то провыла сирена, напомнив ему, что он в своем родном городе. «Эх, никто уже не постучится ко мне сегодня в дверь», – с сожалением подумал он, засыпая.

Проснулся он от боли. Живот у него спазматически сжимался. Постель намокла от пота. Боль – острая, режущая, – то усиливалась, то утихала. «Господи, – подумал он, – наверно, так мучаются женщины, когда рожают». Он зажег свет, осторожно спустил ноги на пол, медленно прошел в ванную и сел на стульчак. Он почувствовал, что из него хлынул поток горячей жидкости.

Боль стихла, но он боялся, что ему не хватит сил добраться до постели. Когда он наконец встал, то вынужден был ухватиться рукой за полку над раковиной. Жидкость в унитазе была черная. Он потянул за цепочку. По внутренним сторонам ног потекла теплая темная жидкость. Кровь. И невозможно остановить ее. Он сморщился от отвращения. Он знал, что должен испугаться, но чувствовал только отвращение. Организм изменил ему. Он снял полотенце и зажал его между ног. Бросив окровавленные пижамные штаны на полу ванной, добрался кое-как до кровати и рухнул на нее. Чувствовал слабость, но боли не было. На какой-то миг ему показалось, что все это сон. Взглянул на часы. Половина пятого утра. «По нью-йоркскому времени», – вспомнил он. Час крови. Так рано не стоит никого будить. Если до восьми часов кровотечение не прекратится, он вызовет врача. Тут он вспомнил, что в Нью-Йорке у него нет ни одного знакомого врача. Расплата за здоровье. Ладно, отложим до утра. Он выключил свет и закрыл глаза, стараясь заснуть. Если же усну я сном смертным, то прими, господи, душу мою… Заклинания детских лет.

Профессор психологии из колледжа Энн что-то увидел в его почерке. Видел ли он эту ночь в Нью-Йорке? Потом он уснул. Он спал без сновидений.

Проснулся он совершенно обессиленным. Но кровь перестала течь. Часы показывали без нескольких минут девять. В окно светило бледное, затуманенное смогом солнце. Город мерцал в мглистом мареве.