Мерзость - Симмонс Дэн - Страница 77

— И вам все время было плохо? — спрашивает Дикон.

— Да. — Она опускает взгляд.

— Вы хорошо спали… или вообще спали по ночам?

— Нет.

— У вас был аппетит, даже когда еще не закончился запас продуктов?

— Нет.

— Вы заставляли себя ежедневно — после того как пробыли на такой высоте некоторое время — приносить снег и разжигать примус, чтобы сварить суп или просто получить питьевую воду?

— Нет.

— Вы оба были обезвожены, страдали от головной боли и рвоты уже через несколько дней?

— Да. — Реджи вздыхает. — Но ведь это следствие пребывания на Эвересте, не так ли?

Дикон качает головой.

— Следствие того, что на Эвересте начиная с восьми тысяч метров наш организм начинает умирать. Кислород из баллонов — всего лишь несколько литров во время сна — не может остановить это медленное умирание, но способен немного замедлить процесс. Прибавить несколько дней, когда мы в состоянии ясно мыслить и энергично действовать.

— Значит, мы точно будем пользоваться «английским воздухом» после Северного седла, Ри-шар? — спрашивает Жан-Клод.

— Да, а при необходимости и на Северном седле. Я не хочу глупеть, друзья мои — а эта гора всех делает глупее. И часто вызывает галлюцинации. По крайней мере, выше третьего лагеря у подножия ледопада. В двадцать втором я четыре дня поднимался с четвертым человеком в связке… несуществующим человеком. Использование кислорода, даже в небольших дозах, днем и ночью, немного ослабит смертельно опасное оглупление. Надеюсь, в достаточной степени, чтобы дать нам шанс подняться на вершину и найти останки Бромли.

Не думаю, что Реджи удалось полностью убедить его, но разве у нее есть выбор? Она всегда знала, что главная цель Дикона — а также Жан-Клода и моя — состоит в покорении вершины (хотя за последние два дня болезни я стал сомневаться в возможности достижения этой цели). Ей остается лишь верить, что мы постараемся найти Перси по пути туда и обратно — если «обратно» будет.

Утром четвертого дня, когда появились признаки того, что метель начала стихать, мы снова собрались в большой палатке и принялись обсуждать стратегию Дикона.

— Не зря всеми английскими экспедициями руководили военные, — говорит Дикон, когда мы наклоняемся над картой горы. Его взгляд чаще останавливается на лице Реджи, чем на Же-Ка или моем, и я понимаю, что это последняя попытка убедить ее. — Такой способ взятия горы — сначала первый лагерь, затем второй, и так до шестого или седьмого, прежде чем идти приступом на вершину — представляет собой классическую военную стратегию осады.

— Как на прошедшей войне? — спрашивает Реджи.

— Нет, — со всей решительностью отвечает Дикон. — Прошедшая война — это четыре года окопного безумия. В один день десятки тысяч жизней отдавались… за несколько ярдов земли, которые на следующий день отбивал противник, такой же ценой. Нет, я имею в виду классические осады, практиковавшиеся со времен Средневековья. Например, осада Корнуоллиса в Йорк-тауне, которой твоего генерала, Джейк… Вашингтона… обучил его французский друг… — кивок в сторону Же-Ка, — Лафайет. Окружить врага в том месте, где у него нет возможности отступить. Полуостров прекрасно подходил для этого, поскольку французские корабли не позволяли Королевскому флоту спасти Корнуоллиса и его людей. Затем бомбардировка. Во время обстрела продвигать свои траншеи, ярд за ярдом, миля за милей, пока не окажешься прямо перед оборонительными сооружениями противника. Затем последняя стремительная атака — и победа.

— Но здесь, на Эвересте, — замечает Жан-Клод, — ни один из твоих английских генералов не смог приблизить свои траншеи к вершине, чтобы обеспечить успех последней атаки.

Дикон кивает, но я вижу, что он отвлекся. Возможно, его смущает пристальный взгляд Реджи. Экспедиции двадцать второго и двадцать четвертого годов планировали устроить седьмой лагерь на высоте приблизительно двадцати, семи тысяч трехсот футов, но ни тем, ни другим это не удалось. Мэллори с Ирвином и все до них начинали штурм вершины из шестого лагеря на высоте двадцати шести тысяч восьмисот футов.

— Разница всего пятьсот футов, — говорит Реджи и опускает взгляд на карту с изображением ледника Ронгбук и горы.

— Пятьсот футов по вертикали — это целый день восхождения на таких высотах. — Дикон вертит в руках незажженную трубку. — Слово всего тут неприменимо.

— Но ведь Нортон и Мэллори не смогли разбить седьмой лагерь из-за носильщиков? — спрашиваю я, поскольку слышал и читал отчеты. — Потому что они просто не могли нести палатки выше?

— Отчасти, — говорит Дикон. — Но альпинисты-сахибы тоже выбились из сил — в том смысле, что не могли нести груз выше шестого лагеря. Как и мы с Финчем в двадцать втором году. Кроме того, седьмой лагерь должен был стать последним перед штурмом вершины без кислорода; когда же Мэллори решил, что они с Ирвином попробуют использовать аппараты, лишние пятьсот футов не казались ему существенными.

— Но у вас иное мнение, — говорит Реджи.

— Да. — Если в ее тоне и сквозила ирония, Дикон делает вид, что ничего не заметил. Он прижимает чубук трубки к точке на карте над отмеченным шестым лагерем, ниже соединения Северного хребта с длинным Северо-Восточным хребтом. — Проблема тут не только в высоте, хотя она отнимает много сил. По мере приближения к Северо-Восточному хребту каменные плиты становятся круче, а количество слежавшегося снега уменьшается — там мало мест, чтобы вырезать площадку даже под одну палатку, а у альпинистов нет сил, чтобы таскать камни и складывать из них горизонтальную платформу. Но хуже всего ветер. В шестом лагере он уже сильный, а ближе к Северо-Восточному хребту дует сверху вниз почти непрерывно. И способен повалить альпиниста, не говоря уже о палатке.

— Поначалу ты планировал быстрый штурм в альпийском стиле с пятого лагеря на высоте двадцати пяти тысяч трехсот футов или ниже, Ри-шар, — говорит Же-Ка. — Только мы втроем, с рюкзаками, хлебом, водой, шоколадом и, возможно, флагом, чтобы водрузить его на вершине.

Дикон хитро улыбается.

— И еще бивуачный мешок, — прибавляю я. — На случай, если солнце сядет, пока мы спускаемся со второй или с первой ступени.

— Ага, вот в этом-то и трудность. — Дикон скребет свою заросшую щетиной щеку. — Еще никому не удалось провести ночь в бивуаке на таких высотах. Довольно трудно выжить даже в палатке с работающим примусом в четвертом, пятом и шестом лагерях. Вот почему я решил, что мы должны атаковать вершину с седьмого лагеря, а если не получится, то с шестого, как Мэллори и Ирвин. Но выйти раньше. Возможно, даже ночью, как предложила Ред… леди Бромли-Монфор. Эти маленькие головные фонари отлично работают. Но я пока не понимаю, как не замерзнуть насмерть, пытаясь подниматься до рассвета — или после захода солнца, если уж на то пошло.

— Что касается выживания… — говорит Реджи. — Прошу прощения, я на минутку…

Она выходит из палатки, в которую ветер тут же задувает снег. Пасанг остается в палатке и снова затягивает шнуровку.

Дикон смотрит на нас, но мы пожимаем плечами. Возможно, какие-то его слова расстроили ее.

Несколько минут спустя она возвращается из своей палатки, стряхивая снег со своих длинных волос; в руках у нее охапка вещей, которые мы поначалу принимаем за куртки Финча из материи для воздушных шаров, утепленные гусиным пухом.

— Вы смеялись, что я взяла с собой педальную швейную машину, — говорит Реджи. И прежде чем мы успеваем что-то сказать, прибавляет: — Нет, я слышала, как вы жалуетесь. Половина груза для мула, говорили вы. И я слышала, как во время перехода вы хихикали по вечерам, когда я шила в своей большой палатке и вы слышали стрекотание машинки.

Никто из нас не решается это отрицать.

— Вот над чем я работала. — Она протягивает нам объемные, но легкие вещи.

Три пары простроченных и подрубленных брюк на гусином пуху. «Вот почему она сняла с нас мерку на плантации», — думаю я.