Мерзость - Симмонс Дэн - Страница 75

Но как вскоре выяснилось, большая палатка была теплее и лучше защищала от ветра, чем любая палатка Мида или Уимпера. В первые дни нашего пребывания в базовом лагере я возьму на заметку: будущие экспедиции должны пользоваться уменьшенными версиями полусферической палатки, возможно, с четырьмя изогнутыми опорами вместо восьми, в самых опасных лагерях — IV, V, VI и даже VII, если он будет — на самой горе, где горизонтальную площадку под палатку нужно вырубать в снегу и во льду или с трудом складывать, перетаскивая камни. Круглое основание потребует меньше места, а сильный ветер плавно огибает нашу большую палатку, тогда как двухскатные палатки уже хлопают, издавая звук, похожий на ружейные залпы.

— Что там за погода? — сонно спрашиваю я Же-Ка, принимая у него первую сегодняшнюю чашку горячего кофе.

— Сам посмотри, — отвечает он.

Стараясь не пролить кофе, я сажусь на корточки рядом с плотно зашнурованным клапаном палатки и выглядываю наружу.

Сплошная пелена метели. Не видно ни соседних палаток, ни даже большой палатки в центре.

— Проклятье, — шепчу я. Мне казалось, что в палатке холодно, но сильный ветер, проникший внутрь, пробирает до костей, несмотря на два слоя теплого белья, а также третий, который я надел на ночь. — Дикон вчера вернулся с разведки к первому лагерю?

Было бы очень обидно и печально, если бы наш опытный руководитель попал в снежную бурю и погиб, в первый раз покинув базовый лагерь.

Же-Ка кивает и отхлебывает кофе.

— Он вернулся около полуночи, незадолго до того, как пошел снег и задул сильный ветер. Маска у него покрылась льдом, и, по словам Тенцинга Ботиа, Ри-шар был очень голодным.

— Вроде меня, — говорю я, допивая кофе. Головная боль и тошнота еще не прошли, но я убедил себя, что мне станет легче, если что-нибудь съесть. — Я сейчас оденусь. Думаешь, мы сможем добраться до большой палатки?

Бандиты напали на нас 18 апреля, во время перехода к Эвересту.

Мы преодолели уже больше половины пути, рассчитанного на пять недель. Две ночи мы провели в окрестностях крупного тибетского города Тинки-дзонг и решили не сворачивать в долину Яру Чу, чтобы взглянуть на Эверест — погода была ужасной, с низкой облачностью, ледяным дождем, снегом и сильным ветром. Мы двигались по главному торговому пути к перевалу Тинки Ла на высоте 16 900 футов, когда сверху вдруг спустились всадники и окружили нас, собрав впереди отдельную группу из шерпов и мулов.

Всадников было около шестидесяти, в многослойной одежде из кожи и меха и в мохнатых шапках. Черты лица, разрез глаз, цвет кожи — все выглядело более азиатским, чем у жителей деревень, которых мы встречали за две с половиной недели пребывания в Тибете. Большинство бандитов носили усы или клочковатые бороды, а их предводителем был крупный мужчина с широкой грудью, огромными кулаками и щеками, такими же мохнатыми, как его шапка. Каждый держал в руках ружье — от мушкетов, какими пользовались в прошлом веке, и стоявших на вооружении индийской армии ружей, заряжавшихся с казенной части, до современных винтовок времен последней войны. Я знал, что у Реджи и Пасанга есть зачехленные ружья — для охоты, — а также случайно увидел, как в Ливерпуле Дикон укладывает в рюкзак что-то похожее на армейский револьвер «уэбли», но никто из них не попытался достать оружие, пока бандиты скакали к нам, окружали и сгоняли нас в кучу, словно овец.

Многие из наших шерпов — особенно не «тигров» — явно испугались. У Пасанга был презрительный вид. Мулы, недовольные тем, что прервали их привычный распорядок, подняли крик, но затем умолкли. Мой маленький белый тибетский пони попытался спастись бегством, но я уперся ногами в землю, схватил седло, почти оторвав животное от земли, и держал, пока оно не успокоилось.

Лохматые монгольские лошадки бандитов, гривы и хвосты которых были красиво заплетены, размерами превосходили наших нелепых пони и были больше похожи на нормальных европейских лошадей.

Когда красная пыль осела, оказалось, что мы окружены и разделены на две группы: большинство бандитов окружили носильщиков и лошадей, а предводитель с дюжиной вооруженных людей — Реджи, Дикона, Же-Ка, Пасанга и меня. Нельзя сказать, что все ружья были направлены на нас — но и не в сторону. Глядя на этих людей, я думал, что мы каким-то образом перенеслись на несколько веков назад в прошлое и наткнулись на Чингисхана и его орду.

Реджи вышла вперед и заговорила с предводителем на своем беглом тибетском — или на каком-то другом диалекте. Он звучал не так, как тибетский, который она использовала в беседах с дзонгпенами и простыми жителями в Ятунге, Пхари, Кампа-дзонге и множестве мелких деревень, которые мы проходили и в которых покупали еду или останавливались на ночлег.

Предводитель бандитов обнажил в улыбке крепкие белые зубы и что-то сказал, отчего остальные рассмеялись. Реджи смеялась вместе с ними, так что я был вынужден предположить, что замечание не относилось на ее счет (возможно, на Же-Ка, Дикона и мой). Мне было все равно — лишь бы бандиты в нас не стреляли. Вслед за этой малодушной мыслью пришла другая — если бандиты уведут наших мулов со всем снаряжением, кислородными баллонами, палатками и провизией, а также заберут деньги Реджи и леди Бромли, наша экспедиция закончится.

Предводитель бандитов что-то рявкнул, по-прежнему улыбаясь улыбкой безумца, и Реджи перевела:

— Хан говорит, что теперь неподходящий год, чтобы идти на Джомолунгму. Все демоны проснулись и голодны, говорит он.

— Хан? — ошарашенно повторил я. Наверное, мы и вправду провалились в дыру во времени. Мысль о том, что на нас напали орды Чингисхана, мне почему-то не казалась странной.

— Джимми-хан, — пояснила Реджи.

Она что-то сказала предводителю с необычным именем, пошла к мулу, которого Пасанг всегда привязывал позади ее белого пони, и вернулась с двумя маленькими упаковочными коробками. Потом слегка поклонилась, что-то сказала и с улыбкой протянула первую коробку хану.

Он извлек из-за своего пояса кривой клинок, который был лишь немного короче турецкого ятагана, и вскрыл коробку. Внутри, обложенная соломой, находилась шкатулка из полированного красного дерева. Хан отбросил упаковочную коробку, и несколько его товарищей — от них разило лошадьми, человеческим потом, дымом, навозом и лошадиным потом — подъехали поближе, пытаясь рассмотреть, что там, внутри.

Хан вложил клинок в ножны и извлек из шкатулки два американских револьвера — хромированных, с рукоятками из слоновой кости. Отделения для патронов были выстланы красным бархатом. Бандиты издали коллективный стон: «Ах-х-х-х-р-р-р-х-х-х» — то ли от восхищения, то ли от зависти и злости; но хан что-то прорычал, и они умолкли. Другая группа, окружившая сбившихся в кучу шерпов, внимательно наблюдала.

Реджи опять что-то сказала на тибетском диалекте и протянула хану вторую коробку, побольше. Он снова вскрыл картон клинком, но на этот раз поднял коробку вверх и крикнул своим людям.

Внутри были плотно набиты плитки английского шоколада «Раунтриз». Хан начал раздавать плитки своим людям. Внезапно несколько человек дали залп из ружей в воздух, и нашим шерпам пришлось изо всех сил удерживать пони и мулов. Я снова приподнял над землей передние копыта своего запаниковавшего пони.

Хан вскрыл первую упаковку, осторожно освободил овальную шоколадку от бумажной обертки — его грязные пальцы были почти такого же цвета, как шоколад, — и деликатно откусил.

— Шоколад с миндалем, — сказал он по-английски. — Очень, очень хорошо.

— Надеюсь, вам всем понравится. — Реджи тоже перешла на английский.

— Берегитесь демонов и йети, — сказал Джимми-хан. Потом выстрелил из ружья, пришпорил лошадь, и монгольская орда исчезла в облаке красной пыли — на северо-востоке, откуда они и появились.

— Старый знакомый? — спросил Дикон после того, как мы не без труда вновь выстроились в длинную цепочку и возобновили движение к Тинки Ла.