Мерзость - Симмонс Дэн - Страница 71

Мы стали лагерем за Калимпонгом, потому что Реджи не хотела, чтобы о нас раньше времени узнал своенравный губернатор Сиккима майор Фредерик Бейли, английский резидент, который (по словам Реджи) мешал «Комитету Эвереста» получить разрешение на пребывание в Тибете, чтобы у него самого остался шанс покорить гору. На границе Сиккима нас встретил часовой — одинокий гуркх, который без возражений принял документ, выданный Реджи тибетскими властями. Мы с изумлением наблюдали, как пограничник выкрикивает команды самому себе: «Отдать честь правой рукой!», «Налево!», «Шагом марш!». Потом Дикон объяснил нам, что при отсутствии офицера или сержанта, который подает команды, гуркхи с удовольствием командуют сами собой.

Пока мы пересекали Сикким, нашу вереницу из шерпов, мулов и маленьких белых пони два раза догоняли смуглые люди в полицейских мундирах, но Реджи каждый раз отводила представителя власти в сторону, о чем-то шепталась с ним и — хотя это лишь мое предположение — давала ему денег. Как бы то ни было, в Сиккиме нас никто не пытался задержать, и всего через неделю, на протяжении которой нам приходилось вдыхать приторный аромат рододендронов, отрывать пиявок от всех незащищенных участков тела и брести по доходящей до пояса траве, мы подошли к высокогорному перевалу — Джелеп Ла, — который приведет нас в Тибет. Мы нисколько не жалели, что Сикким остался позади — там все время шел дождь, и вскоре наша одежда пропиталась влагой, и не выдалось ни единого солнечного дня, чтобы разложить ее и просушить. Мне казалось, что во время пребывания в Сиккиме только я подхватил легкую форму дизентерии, но потом выяснилось, что Же-Ка и Дикон тоже страдали от расстройства желудка. Только Реджи и Пасанг, похоже, устояли перед этим неприятным недомоганием.

Несколько дней я лечил себя опиумом, но затем Дикон заметил, что я болен, и отправил меня к доктору Пасангу. Высокий шерпа кивнул, когда я, смущаясь, признался в проблемах с кишечником, а затем сказал, что опиум, возможно, немного помогает при дизентерии, но побочный эффект от ежевечерней дозы может быть хуже самой болезни. Он дал мне бутылочку какого-то сладкого лекарства, которое за один день привело в порядок мой кишечник.

Поначалу я шел впереди своего белого пони и тащил в рюкзаке около 70 фунтов снаряжения, но Реджи убедила меня ехать верхом, а большую часть груза переложить на мулов.

— Вам понадобятся силы для Эвереста, — сказала она, и я вскоре убедился, что леди права.

Ослабленный дизентерией, от которой только-только начал оправляться, я привык к тому, что наша экспедиция останавливалась ранним вечером, и наши палатки Уимпера и большая брезентовая палатка для приготовления пищи уже установлены, спальные мешки разложены. Я также привык, что утром меня будит тихий голос: «Доброе утро, сахибы», — это Бабу Рита и Норбу Чеди приносят нам кофе. В соседней палатке пьет кофе Дикон, а Реджи, которая всегда встает раньше нас и успевает полностью одеться, вместе с Пасангом сидит у костра и завтракает чаем с оладьями.

И только когда мы поднялись на 14 500-футовый перевал Джелеп Ла, я понял, как ослабила меня болезнь в Сиккиме. Несколько лет назад в Колорадо я со своими друзьями альпинистами из Гарварда едва ли не бегом поднялся на Лонг-Пик высотой больше 14 000 футов и прекрасно себя чувствовал на ее широкой вершине, так что мог без труда сделать стойку на руках. Но когда я карабкался по напоминавшей американские горки тропе, а затем по мокрым и скользким камням — что-то вроде естественной лестницы — к вершине Джелеп Ла, то обнаружил, что после каждых трех шагов останавливаюсь и ловлю ртом воздух, опираясь на свой длинный ледоруб. Затем еще три шага. И это плохой признак — высшая точка перевала находится на высоте вдвое меньшей, чем вершина Эвереста.

Я вижу, что Жан-Клод дышит немного тяжелее и движется немного медленнее, чем обычно, хотя он покорил не одну вершину высотой 14 000 футов. Из нас троих только Дикон, похоже, уже привык к высоте, однако я заметил, что и ему тяжеловато выдерживать быстрый темп ходьбы и восхождения, заданный Реджи.

Мы добрались до Ятунга в Тибете — разница между Тибетом и Сиккимом просто поразительная. В верхней точке перевала Джелеп Ла нас засыпало снегом, и метель с сильным западным ветром сопровождала нас и после того, как мы вышли на сухую высокогорную тибетскую равнину. После буйства красок в джунглях Сиккима — все мыслимые оттенки розового и кремового, а также цвета, названий которым я не мог подобрать, но которые Реджи и Дикон назвали розовато-лиловым и светло-вишневым, — мы оказались в почти черно-белом мире. Серые облака у нас над головой, серые камни вокруг, и только красноватая тибетская почва добавляла немного краски в эту бесцветную картину. Вскоре наши лица покраснели от кружившейся в воздухе пыли, а когда от холодного ветра у меня стали слезиться глаза — до того, как я понял, что нужно надевать очки даже на этой относительно небольшой высоте, — покрытые коркой грязи щеки прочертили кроваво-красные бороздки.

Последнюю ночь нашего перехода мы провели поблизости от маленькой, продуваемой ветрами деревни Чодзонг. Это было в понедельник, 27 апреля, а на следующий день мы спустились в долину длиной восемнадцать миль, которая вела к монастырю Ронгбук, всего в одиннадцати милях от прохода к леднику Ронгбук, где мы планировали устроить базовый лагерь.

— Что означает название Ронгбук? — спрашивает Жан-Клод.

Дикон либо не знает, либо слишком занят, чтобы ответить.

— Снежный монастырь, — тут же поясняет Реджи.

Мы делаем довольно продолжительную остановку в монастыре и просим аудиенции и благословения верховного ламы Дзатрула Ринпоче.

— Шерпы не такие суеверные, как тибетские носильщики, — объясняет Реджи, пока мы ждем ламу, — но неплохо было бы получить такое благословение, перед тем как отправиться к базовому лагерю, не говоря уже о попытке покорить гору.

Однако нас ждет разочарование. Святой лама с титулом, похожим на звяканье жестянки, катящейся по бетонным ступенькам, передает, что теперь «неподходящее время» для нашей встречи. Дзатрул Ринпоче пригласит нас в монастырь, сообщает представитель ламы, если — и когда — Его Святейшество лама посчитает благоприятным почтить нас своим присутствием и благословением.

Реджи удивлена этим обстоятельством. У нее всегда были хорошие отношения с монахами и верховным ламой монастыря Ронгбук, говорит она. Но когда женщина спрашивает знакомого монаха, почему Дзатрул Ринпоче отказывает нам в аудиенции, бритый наголо старик отвечает — на тибетском, а Реджи потом переводит:

— Плохие предзнаменования. Демоны горы не спят и гневаются, а будет еще хуже. Метох-кангми на горе активные и злые, и…

— Метох-кангми? — переспрашивает Жан-Клод.

— Йети, — напоминает нам Дикон. — Те вездесущие волосатые, похожие на человека монстры.

— …ваш генерал Брюс три года назад заверял нас, что все британские альпинисты принадлежат к одной из сект Англии, которые поклоняются горе, и что они пришли для паломничества к Джомолунгме, но теперь мы знаем, что генерал Брюс лгал. Вы, англичане, не поклоняетесь горе, — Реджи переводила с такой же скоростью, с какой говорил старый монах.

— Это он о танцующих монахах и том проклятом фильме Ноэла? — спрашивает Дикон.

Реджи игнорирует его вопрос и не переводит монаху. Она что-то произносит на певучем тибетском наречии, низко кланяется, и мы впятером, в том числе Пасанг, выходим из кельи монаха. Старик начинает вращать молитвенное колесо.

Снова оказавшись на холодном ветру, Реджи вздыхает.

— Это очень плохо, джентльмены. Наши шерпы — особенно отобранные «тигры», которые пойдут с нами на гору, — нуждаются в этом благословении и очень хотят его получить. После устройства базового лагеря я вернусь в монастырь и попробую убедить ламу, что мы заслуживаем благословения подняться на гору.

— Если старик не хочет давать своего дурацкого благословения — так и черт с ним, — рычит Дикон.