Мерзость - Симмонс Дэн - Страница 67

— Вы знаете их имена? — удивляюсь я.

— Конечно, — кивает Реджи. — А также их родителей, жен и детей.

— И все эти шерпы живут в окрестностях Дарджилинга? — спрашивает Жан-Клод. — Рядом с вашей плантацией?

— Нет. Эти люди — лучшие из лучших. Кое-кто живет в непальском регионе Солу Кхумбу у южных склонов горы Эверест. Другие пришли из района Хеламбу, из долины Аруна или из Ровалинга. Остальные из Катманду. Только четверть из них живет в пределах четырех дней пути от Дарджилинга.

— Предыдущие экспедиции всегда брали несколько шерпов из Дарджилинга, а по пути нанимали в деревнях тибетских носильщиков, — говорит Дикон.

— Да, — подтверждает Реджи и ударяет кожаным стеком по обтянутой перчаткой ладони; когда перед восходом солнца мы собрались в огромной кухне, чтобы выпить кофе, она вернулась с утренней верховой прогулки. — Вот почему у трех первых английских экспедиций было несколько хороших альпинистов-шерпов, но много носильщиков, совсем не приспособленных для работы в горах. Тибетцы — замечательный народ, гордый и храбрый, но когда они вынуждены выполнять обязанности носильщиков, то — как вы должны помнить по опыту двух предыдущих экспедиций сюда, мистер Дикон, — начинают вести себя как английские члены профсоюза и объявляют забастовку, чтобы добиться повышения жалованья, улучшения питания, сокращения рабочего дня… причем всегда в самый неподходящий момент. Шерпы так себя не ведут. Если они согласились помочь, то будут помогать, и остановить их может только смерть.

Дикон хмыкает, но я замечаю, что он с этим не спорит.

Пасанг выстраивает тридцать шерпов в подобие шеренги; они по очереди выходят вперед, кланяются леди Бромли-Монфор, и Реджи сама представляет их нам. Непривычные имена не задерживаются у меня в памяти, и я удивляюсь, как Реджи их различает, но потом понимаю, что виновата моя американская невнимательность: этот шерпа массивнее остальных, у этого густая черная борода, у этого редкие усики, этот чисто выбрит, но брови у него срослись, образуя сплошную черную линию над глазами. У одного нет передних зубов, а стоящий сразу за ним улыбается ослепительной белозубой улыбкой. Есть плотного телосложения, есть худые. Одежда у кого-то из тонкого хлопка, у кого-то больше напоминает тряпье. У кого-то на ногах европейские альпинистские ботинки, но большинство в сандалиях, а некоторые вообще босиком.

Когда церемония знакомства заканчивается, Пасанг отводит большую половину шерпов в дальний угол двора, где те усаживаются на корточки и тихими голосами заводят дружескую беседу.

— Никогда в жизни не нанимал на работу шерпу, — шепчет Жан-Клод.

— Я нанимал, — успокаивает его Дикон.

Но в конечном итоге именно Пасанг и Реджи помогают нам сделать выбор. Наша троица едва способна выйти за рамки разговора о пустяках, но Пасанг, например, говорит, что «Нийма может целый день, не уставая, нести груз, вдвое превышающий его собственный вес», а Реджи сообщает, что «Анг Чири живет в деревне, расположенной на высоте более пятнадцати тысяч футов, и, похоже, прекрасно чувствует себя и на больших высотах». Такого рода информация, а также способность говорить по-английски или понимать английский помогают нам принять решение, особенно по поводу персональных шерпов.

Через двадцать минут мы понимаем, что единственным шерпой у Реджи будет Пасанг — на него также возложены обязанности сирдара, или начальника всех шерпов, и врача экспедиции. Же-Ка выбрал Норбу Чеди и Лакру Йишея в качестве личных шерпов. Они из разных деревень и скорее всего не родственники, но похожи, как братья. У обоих на глаза спадают длинные челки — Реджи объясняет, что у людей, живущих среди ледников, эти длинные челки служат вместо темных очков, защищая от снежной слепоты.

Дикон выбрал шерпу по имени Нийма Тсеринг — невысокого, крепкого мужчину, который хихикает перед тем, как ответить на своем пиджин-инглиш на каждый вопрос, и который может нести груз, более чем вдвое превышающий его вес. Второй шерпа Дикона выше, тоньше и лучше говорит по-английски; его зовут Тенцинг Ботиа, и он никогда не расстается со своим помощником, молодым Тейбиром Норгеем.

В качестве «тигров» я выбираю улыбающегося, невысокого, но явно крепкого и жизнерадостного парня по имени Бабу Рита, а также Анга Чири из высокогорной деревни. Широкая улыбка Бабу настолько заразительна, что я невольно улыбаюсь ему в ответ. У него все зубы на месте. Анг не очень высокий, но его бочкообразная грудь такая широкая, что, как выразился бы мой отец, «сделала бы честь любому уроженцу Кентукки». Я предполагаю, что Анг Чири способен подняться на вершину Эвереста, ни разу не воспользовавшись кислородом из наших баллонов.

Еще несколько минут мы просто болтаем, а затем Реджи объявляет, что общительный невысокий паренек по имени Семчумби — похоже, фамилии у него нет — будет поваром экспедиции. Высокий, серьезный шерпа с относительно светлой кожей, которого зовут Наванг Бура, будет отвечать за вьючных животных.

— Кстати, о вьючных животных, — говорит Реджи. — Пора паковать снаряжение в тюки для мулов. — Она хлопает в ладоши, Пасанг делает знак рукой, и все тридцать шерпов спешат к нижним конюшням, где стоят грузовики со снаряжением.

— А вам, джентльмены, нужно выбрать верховых лошадей и седла, — прибавляет Реджи и быстрым шагом направляется к верхним, большим конюшням.

— Должно быть, вы шутите. — Я сижу на белом пони, а мои ноги стоят на земле.

— Это тибетские пони, — объясняет Реджи. — Они гораздо лучше обычных лошадей и пони приспособлены для обледенелых горных троп, по которым мы будем продвигаться, и могут пастись там, где лошадь или мул останутся голодными.

— Да, но…

Я встаю и позволяю пони выйти из-под меня. Жан-Клод смеется так, что хватается за бока. Ноги у него не такие длинные, и он может свесить их по бокам пони, как будто действительно едет верхом. Дикон тоже выбрал себе лошадку, но не дал себе труда сесть на нее.

Когда я увидел, как Реджи возвращается с утренней прогулки на чалом жеребце, то подумал, что в Тибете у нас будут настоящие лошади. Как бы то ни было, в перечне необходимого снаряжения для экспедиции Брюса 1924 года имелась рекомендация, чтобы каждый англичанин привез собственное седло.

Я смотрю на миниатюрного белого пони, выходящего из-под моих расставленных ног. Черт возьми, беднягу придавит даже английское седло, а американское вообще превратит в лепешку.

Дикон словно прочел мои мысли.

— Можно просто положить одеяло на спину бедного животного, но ты, Джейк, устанешь все время поднимать ноги. Свалиться с пони на узкой горной тропе тоже будет не очень приятно… до речки внизу может быть три или четыре сотни футов отвесной скалы. Есть еще деревянные тибетские седла, которые хотел использовать Мэллори в двадцать первом году, но я бы тебе не советовал.

— Почему? — спрашиваю я.

— У него форма буквы «V», — говорит Реджи. — Через две или три мили оно раздавит вам яички.

Я густо краснею — мне еще не приходилось слышать, чтобы женщина произносила слово «яички». Жан-Клод не в силах сдержать смех.

— Я спущусь и помогу Пасангу проследить за погрузкой, — говорит Дикон.

Реджи указывает конюху, какое из маленьких седел нужно взять для каждого маленького пони. Мне достается самое большое.

— Ланч ровно в одиннадцать, — кричит она вслед Дикону. — Тогда и решим вопрос с продовольствием.

Ричард останавливается, поворачивается, открывает рот, словно собираясь что-то сказать, но потом вытаскивает из кармана твидовой куртки незажженную трубку и прикусывает мундштук. По-военному повернувшись через правое плечо, он быстрым шагом идет к конюшне, потом спускается к нижней конюшне и гаражу, откуда доносятся крики шерпов и ржание мулов.

Во время ланча Дикон и Реджи громко спорят; дискуссия продолжается после полудня за бокалом хереса, когда провизия и снаряжение наконец распределены по тюкам, чтобы утром их можно было быстро погрузить на мулов, и возобновляется за ужином в большой столовой.