Мерзость - Симмонс Дэн - Страница 27

— Каменные стены, которые мы вместе с носильщиками строим в первом лагере и выше. Они окружают наши палатки и не дают вещам улететь, если поднимается ветер. Носильщики часто спят внутри сангха, на подстилке, под брезентовой крышей, держащейся на шесте. — Дикон поворачивается к Оделлу. — Что видел Ками?

Оделл трет щеку.

— Ками признался нам, что нужно было повернуть назад и догонять кузенов, как только он нашел талисман, но любопытство взяло верх, и он стал подниматься к третьему лагерю.

— Наверное, это было опасно — принесенный муссоном снег скрыл трещины, — говорит Жан-Клод.

— Странное дело, — замечает полковник Нортон. — Мы думали, муссон развернется во всю силу в первую неделю июня… и действительно, несколько дней перед последней попыткой Мэллори и Ирвина было несколько сильных снегопадов. Но шестнадцатого июня, когда мы двинулись в обратный путь, муссон еще не пришел на Ронгбук — а по словам вернувшегося Ками, и двадцатого июня тоже. Немного снега, очень сильный ветер, но это не настоящий муссон. Он разыгрался только после нашего возвращения в Дарджилинг. Очень странно.

— Ками сказал, что когда он был во втором лагере, задолго до того, как преодолел последние четыре мили по леднику через поле высоких кальгаспор, он слышал нечто вроде грома, и этот звук доносился с верхней части горы, над Северным седлом, — говорит Оделл.

— Грома? — переспрашивает Дикон.

— Ками показалось это очень странным, — продолжает Оделл, — потому что день был ясным — яркое голубое небо, хорошо различимая снежная шапка на вершине Эвереста. Но, по его словам, звук был похож на гром.

— Лавина? — предполагает Же-Ка.

— А может, эхо от пистолетного или ружейного выстрела? — прибавил Дикон.

Нортон, похоже, удивился этому предположению, но Оделл кивает.

— Ками провел ночь на леднике, а в утреннем свете увидел новые палатки на месте нашего третьего лагеря и другие палатки на уступе Северного седла, где мы разбивали четвертый лагерь. Он также сказал, что видел три фигуры высоко на склоне горы, над тем местом, где Северо-Восточный гребень соединяется с Северным гребнем. По его словам, далеко на западе, между первой ступенью и второй ступенью… где находится валун. Этот валун формой похож на гриб. Три крошечные фигурки остановились у того камня, а потом вдруг осталась только одна фигурка. Через несколько часов он наблюдал, как люди спускались по отвесной ледяной стене Северного седла, используя веревочную лестницу, которую сплел Сэнди Ирвин. По его мнению, их было четверо или пятеро.

— Даже шерпа с его острым зрением не способен без полевого бинокля различить фигурки людей на таком расстоянии, — задумчиво произносит Дикон.

— Да, конечно, — с улыбкой говорит полковник Нортон. — Ками признался, что «позаимствовал» добрый цейссовский бинокль в одной из пустых немецких палаток третьего лагеря.

— Вы оставили веревочную лестницу Ирвина? — спрашивает Дикон Нортона. — Она все еще там, на ледяных утесах Северного седла?

— Мы собирались снять ее, поскольку она была опасной, потертой и изношенной, — отвечает полковник. — Но в конце концов выяснилось, что это слишком хлопотно, а некоторые считали, что она продержится до нашей следующей экспедиции, и мы оставили ее на месте. И, честно говоря, отчасти в память о Сэнди.

Дикон кивает.

— Я понимаю, вам уже пора, но что такого вам рассказал Ками, что заставило вас сообщить о смерти лорда Персиваля, свидетелем которой был некто Бруно Зигль из Германии?

Оделл прочищает горло.

— Ками испугался грома, но остался поблизости от третьего лагеря в этот второй день, чтобы посмотреть, что за люди спускаются с ледника — надеялся, что это Бромли, — но когда он уже отчаялся ждать и решил уйти, кто-то приказал ему остановиться — по-английски, но с сильным акцентом. У кричавшего человека в руке был пистолет. Ками считает, что это был «люгер». Ками остановился.

— Пистолет на горе Эверест, — шепчет Жан-Клод. Я слышу отвращение в его голосе. И полностью разделяю его чувства.

— По крайней мере, вот ответ на вопрос, кто застрелил пони Бромли и Майера, — предполагаю я.

Дикон качает головой.

— Животные могли охрометь. Возможно, Бромли и Майер их сами застрелили, рассчитывая спуститься к Тингри или Шекар-дзонгу с яками.

— Как бы то ни было, бедняга Ками подумал, что его пристрелят за проникновение в палатку и кражу цейссовского бинокля, — продолжает Оделл. — По его словам, он надеялся лишь на то, что двоюродным братьям хватит смелости отыскать его тело и похоронить здесь же, в расселине, соблюдая установленный обряд. Но немец с «люгером» спросил по-английски — Ками довольно долго жил в Калькутте и мог узнать немецкий акцент, — кто он такой. Ками ответил, что он шерпа из экспедиции Нортона и Мэллори и что он вместе с другими вернулся забрать забытые вещи и его ждут. «Сколько вас?» — спросил немец. Девять, — солгал Ками. — Включая двух сахибов, которые ждут в монастыре Ронгбук.

— Умный парень, — замечает Дикон.

— В любом случае, немец убрал пистолет, назвался европейским исследователем Бруно Зиглем, который занимается рекогносцировкой вместе с двумя товарищами — в это Ками не поверил, потому что видел семь монгольских лошадей и четыре или пять человек на веревочной лестнице Ирвина, — и что он, Зигль, видел, как двадцать часов назад Бромли и сопровождавшего его австрийца по имени Курт Майер накрыла лавина. У Ками хватило самообладания спросить, где погиб сахиб Бромли, и Зигль ответил, что это случилось на склоне горы выше четвертого лагеря, на Северном седле. Ками сказал, что очень опечален этой новостью — и действительно, он плакал в присутствии Зигля, отчасти, как он сам признался, потому что знал, что немец лжет ему насчет места гибели Бромли, и думал, что его самого, скорее всего, застрелят. Но Зигль просто махнул рукой, чтобы тот уходил, и сказал держаться подальше от Ронгбука. Ками послушался, — завершает рассказ Оделл, — и буквально съехал вниз по опасным языкам ледника, пока не догнал Нему и Дасно. Двоюродные братья принялись нахлестывать своих пони, чтобы оказаться как можно дальше оттуда, и ехали всю ночь, пока не наткнулись на нас с Шеббером, когда мы направлялись на север, к торговым путям.

— Таким образом, в нашем первом полном отчете об экспедиции в «Таймс» из Дарджилинга мы высказали предположение о несчастном случае и гибели Бромли, — говорит полковник Нортон. — Не прошло и двух дней, как мы сели на поезд и отбыли в Калькутту, в Дарджилинге объявился сам Зигль и телеграфировал свою версию гибели Бромли немецкой «Фёлькишер Беобахтер».

— Это одна из правых газет, так? — спрашивает Жан-Клод.

— Да, — отвечает Говард Сомервелл. — Газета национал-социалистической партии. Но Зигль — известный немецкий альпинист, и историю почти сразу перепечатал «Шпигель», потом «Берлинер тагеблатт» и «Франкфуртер цайтунг». Рассказ Зигля был практически дословно повторен «Таймс» меньше чем через день после нашего первого, краткого сообщения — и включен в наш отчет, хотя, честно говоря, это мне не очень нравится.

Нортон и остальные кивают.

— Но у вас есть свидетельства Хазарда, Хари Синг Тапы, тибетских паломников и Ками, которые подтверждают, что Бромли дошел до Эвереста и начал восхождение, — отвечает Дикон. — Вряд ли я могу дать какую-то надежду или утешить леди Бромли, предположив, что сообщения о его исчезновении на горе — это ошибка.

— Вероятно, — говорит Говард Сомервелл, — но все это чертовски странно. Оставляет неприятный осадок, не так ли? Мы все знаем Бруно Зигля — он уже много лет является известным немецким альпинистом, но, насколько я знаю, никогда не был исследователем. А как насчет Курта Майера? Почему Бромли выбрал именно этого немца или австрийца для попытки покорения Эвереста, даже первого этапа?

Полковник Нортон пожимает плечами.

— Альпийский клуб связался с немецкими и австрийскими клубами альпинистов, но они сообщили, что в их списках нет человека по имени Курт Майер. Это странно.