Мерзость - Симмонс Дэн - Страница 11

Улыбка Жан-Клода получается почти грустной.

— Последний кирпич… нет, как это говорится? Что-то последнее, что ломает хребет верблюду?

— Соломинка.

— Последней соломинкой стало то, что Дикон все время настаивал, чтобы они поднялись на Лакра Ла и оттуда взглянули на окрестности. Неделю за неделей Мэллори отказывал Дикону, считая это бесполезным.

— Что такое Лакра Ла? — спрашиваю я.

В июне 1924 года я практически не имел представления о географии Эвереста. Конечно, я знал, что высочайшая вершина мира находится на границе Непала и Тибета, и путь к ней пролегает только через Тибет — из-за политической обстановки того времени, — и это значит, что маршрут восхождения, если таковое случится, будет проходить по Северной стене. А если точнее, то по Северо-Восточному гребню, над Северным гребнем и по Северной стене — если верить фотографиям.

— Лакра Ла — это высокогорный проход на запад, отделяющий ледник Катра от ледника Восточный Ронгбук, — объясняет Же-Ка. — Они поднялись на него во время сильной метели, при нулевой видимости, по пояс… как это сказать, Джейк?

— Утопая.

— Утопая по пояс в снегу, который становился все глубже, и ничего не видя, даже когда они достигли горизонтальной площадки, как они предполагали, вершины перевала. Даже поставить палатки в такую метель было настоящим кошмаром, и Мэллори был в ярости из-за потери времени. Но утром небо полностью очистилось, и из своего заснеженного лагеря на Лакра Ла они увидели превосходный путь к Северному седлу — прямо по долине, которую столько раз предлагал исследовать Дикон, затем через снег и лед на ту сторону долины, а затем, без каких-либо затруднений, прямо к самому Северному седлу. А оттуда прямо к Северному гребню и дальше, к высокому Северо-Восточному гребню. Вызванные муссонами бури продолжали засыпать экспедицию снегом, ветер был просто ужасным, но, несмотря на это, они разведали весь путь до тысячефутовой ледяной стены, которая ведет к Северному седлу, хотя в этом году пытаться покорить вершину было уже поздно. Они повернули назад двадцать четвертого сентября — даже не ступив ногой на скалистые склоны горы Эверест.

Дикон снова выкурил трубку и теперь выбивал из нее пепел. В любую минуту он может вернуться.

— Значит, вот в чем причина ссоры, — шепчу я. — И причина того, что Дикон не присоединился к экспедиции Мэллори в этом году.

— Нет, — возражает Жан-Клод; он говорит быстрым и торопливым шепотом. — Это инцидент, случившийся в конце второй экспедиции. Пробыв в Англии несколько месяцев после экспедиции тысяча девятьсот двадцать второго года, они начали готовить экспедицию двадцать четвертого года. Дикона пригласили, но с неохотой. В своем письме жене, отрывок из которого был каким-то образом скопирован и распространялся среди альпинистов в тысяча девятьсот двадцать третьем и который я довольно хорошо помню, Мэллори писал:

— У тебя чертовски хорошая память, друг мой.

Вид у Жан-Клода удивленный.

— А как же иначе! Разве американских школьников не заставляют выучивать сотни страниц стихов, прозы и всякого другого? Наизусть? И строго не наказывают за нерадивость? Во Франции запоминание — это обучение, а обучение — это запоминание.

Дикон смотрит в нашу сторону, и лицо у него по-прежнему ничего не выражает — по-видимому, он о чем-то глубоко задумался. Но я уверен, что через минуту он вернется к нам.

— Быстро, — говорю я Жан-Клоду, — расскажи мне, что произошло во время экспедиции двадцать второго года, что стало той последней соломинкой, которая переломила хребет их дружбы.

Признаю, это не самая удачная фраза из когда-либо произнесенных мной, но Жан-Клод смотрит на меня так, словно я заговорил на арамейском.

— В двадцать втором они все чувствовали, что у них хорошие шансы покорить вершину, — говорит Жан-Клод, и в этот момент Дикон поворачивает назад, к нам. — Они преодолели внушительную ледяную стену перед Северным седлом, пересекли седло, поднялись по Северному гребню до Северо-Восточного гребня и пошли к вершине, но жуткий ветер заставил их спуститься на саму Северную стену, где продвижение было медленным и опасным. Им пришлось вернуться в базовый лагерь. Но седьмого июня Мэллори настоял на еще одной попытке подняться на Северное седло, все еще воображая, что, несмотря на не прекращавшийся много дней снег, они смогут покорить вершину. Дикон возражал против того, чтобы носильщики и альпинисты снова поднимались на Северное седло. Он указывал, что погода изменилась и в этом году вершина уже недоступна. Но что еще важнее, Дикон значительно лучше Мэллори мог оценить состояние снега и льда — он гораздо больше времени провел на альпийских ледниках — и утверждал, что есть опасность схода лавин. Днем раньше, при возвращении с разведки Северного седла несколько альпинистов, спускавшихся к оставленной на ледяной стене веревочной лестнице, обнаружили пятидесятиметровый участок, где снежный оползень стер их следы двухчасовой давности. Дикон отказался идти.

Дикон находился уже в 50 футах от нас, и мы давно бы уже замолчали, если бы вой ветра не заглушал наши слова. Но Жан-Клод торопится закончить.

— Мэллори назвал Дикона трусом. В то утро, седьмого июня, Мэллори повел группу из семнадцати человек к Северному седлу; все шерпы шли в одной связке. Лавина накрыла их в двухстах метрах ниже Северного седла, как раз на таком склоне, о котором предупреждал Дикон. Девять носильщиков попали под лавину. От Мэллори она прошла всего в нескольких метрах, но и его задело волной. Двух носильщиков удалось откопать, но семь человек погибли, и их тела похоронили в расселине, куда их едва не утащила лавина. Как пытался объяснить Дикон, попытка пересечь заснеженные склоны в таких условиях была настоящим безумием.

— Господи, — шепчу я.

— Вот именно, — соглашается Жан-Клод. — С того июньского дня, два года назад, два старых друга не разговаривали. И в этом году Дикона не пригласили в экспедицию.

Я молчу, потрясенный тем, что Дикона — если бы не его «ссора» с Мэллори — могли пригласить для участия в таком важном событии. Возможно, главном событии века. И явно героической трагедии века, если верить газетам. Я думаю о бессмертии, о том, что оно пришло к англичанам только после смерти, и о том, что для Джорджа Ли Мэллори оно теперь создается словами в «Лондон таймс», «Нью-Йорк таймс» и тысячах других газет.

Мы пропустили события последних четырех дней — были заняты восхождениями, спусками, ночевками и снова восхождениями.

— Как… — начинаю я, но тут же умолкаю. Дикон уже рядом. Усиливающийся ветер теребит его шерстяную куртку и галстук. Слышен скрип его шипованных ботинок — почти наверняка таких же, какие были на Мэллори и Ирвине на прошлой неделе, — которые оставляют свежие следы на неглубоком снегу, покрывающем гребень пика Маттерхорн.