Ночной портье - Шоу Ирвин - Страница 44

Размышляя об отношениях с Фабианом, я не мог отделаться от мысли, что по каким-то скрытым личным соображениям он пытается развратить меня. Но если и было у него такое намерение, то осуществлялось оно весьма своеобразно. С тех самых пор, как мы оставили Париж, он стал относиться ко мне полулюбовно, полупокровительственно, подобно искушенному дядюшке, наставляющему наивного простодушного племянника в познании оборотной стороны жизни. Дела проворачивались так быстро, будущее, которое он рисовал, казалось таким радужным, что у меня не было времени да и желания на что-либо жаловаться. Казалось, мне даже повезло в том, что мой чемодан попал к нему, и я многому могу научиться у него. В иные эпохи доблесть героя обычно заключалась в храбрости, благородстве, физической ловкости, убежденности и честности, но уж никак не в апломбе. Однако в наше время, когда большинство из нас вряд ли знает, чего следует придерживаться, и не может с уверенностью сказать, поднимаемся ли мы или падаем, движемся вперед или назад, любим или ненавидим, презираем или поклоняемся, — в наше время, по крайней мере для таких людей, как я, апломб выглядит весьма важным рычагом в жизни.

Каковы бы ни были недостатки Майлса Фабиана, апломб у него был.

— Видимо, что-то подходящее намечается в Лугано, — озабоченно произнес Фабиан. Мы сидели в гостиной его номера, где, как обычно, были разбросаны американские, английские, французские, немецкие и итальянские газеты, раскрытые на финансовых страницах. Он был еще в купальном халате и прихлебывал утренний кофе, а я уже выпил у себя натощак бутылку сельтерской воды.

— Я полагал, что мы покатим в Гштаад, — заметил я.

— С этим можно обождать, — ответил он, помешивая кофе. Впервые мне бросилось в глаза, что руки у него выглядят старше, чем лицо. — Конечно, если вы хотите, то можете ехать туда без меня.

— Какое-нибудь дело в Лугано?

— Вроде того, — небрежно ответил он.

— Тогда я еду с вами.

— Ничего не скажешь — компаньон, — улыбнулся он. Через час мы выехали на нашем новеньком синем «ягуаре». Фабиан сидел за рулем, держа путь к перевалу Сан-Бернардино. Он быстро вел машину, почти не сбавляя скорости, даже когда мы взбирались в Альпах на участках, покрытых снегом и льдом. Мы едва ли обменялись словом, пока не проехали через длинный туннель и оказались на южных склонах горной цепи. Фабиан, казалось, был погружен в глубокое раздумье, а я уже достаточно хорошо знал его, чтобы понять, что он разрабатывает какие-то операции и, возможно, решает, во что следует посвятить и меня.

На протяжении почти всего пути небо было сумрачным, в сплошных облаках, но едва мы выехали из туннеля, как все сразу переменилось: повсюду ярко блестело солнце, в высокой синеве проплывали отдельные белые облачка. Это, видимо, подняло настроение Фабиана, и, прервав молчание, он повернулся ко мне и весело спросил:

— Вам, наверное, хотелось бы знать, для чего мы едем в Лугано?

— Жду, что объясните.

— Так вот, среди моих знакомых есть один немец, который живет в Лугано. Со времени так называемого германского экономического чуда начался большой наплыв богатых немцев в эти края. Тут, в районе Тичино, хороший климат. Солидные банки.

— А чем занимается ваш знакомый немец?

— Трудно сказать. Всем понемногу. — Фабиан, очевидно, не хотел раскрывать карты и чувствовал, что я понимаю это. — Интересуется старыми мастерами, дабы умножить свой капитал. У меня с ним были кое-какие дела. Вчера он позвонил мне в Цюрих. Просит о небольшом одолжении, за которое был бы весьма признателен. Однако не было оговорено ничего определенного. Пока все еще очень туманно. Будьте уверены, как только дело прояснится, вы полностью будете посвящены в него.

Я уже знал, что бесполезно задавать вопросы, когда он не договаривает до конца, ограничиваясь лишь намеками. Поэтому я включил радио, и мы спустились в зеленую долину Тичино под звуки арии из «Аиды».

В Лугано остановились в новом отеле на берегу озера. Повсюду здесь росли цветы. Остроконечные листья пальм едва колыхались под южным ветерком, на открытой террасе сидели люди в летних платьях и пили чай. В застекленном плавательном бассейне, примыкавшем к террасе, пышущая здоровьем блондинка методично плавала круг за кругом.

— В отелях теперь бассейны, потому что в озере плавать нельзя. Оно отравлено, — заметил Фабиан.

Раскинувшееся перед отелем озеро голубело и искрилось под солнцем. Я вспомнил старика, которого повстречал у нас в Америке, и его жалобы на то, что озеро Эри уже мертво и что такая же участь постигнет лет через пять и озеро Шамплейн.

— Когда я впервые приехал в Швейцарию, — продолжал Фабиан, — купаться можно было в любом озере, даже в любой реке. Времена изменились не к лучшему, — вздохнул он. — Закажите-ка бутылку вина, пока я схожу и позвоню своему немцу. Это ненадолго.

Я заказал вино и сидел, радуясь хорошему теплому дню и солнцу. Переговоры, которые вел Фабиан, должно быть, проходили нелегко, потому что я выпил почти полбутылки, прежде чем он вернулся.

— Все в порядке, — весело сказал он, садясь и наливая себе вина. — К шести часам заедем к нему на виллу. Кстати, его зовут герр Штюбель. Пока больше ничего не скажу о нем.

— Вы и так ничего не сказали.

— Не хочу, чтобы у вас сложилось предвзятое мнение. Вы вообще-то не против немцев, надеюсь?

— Не замечал за собой этого.

— У многих американцев еще водится такое. Между прочим, дабы объяснить, почему вы со мной, я сказал, что приеду с профессором Граймсом с факультета искусств Миссурийского университета.

— Боже мой, Майлс! — воскликнул я, расплескав вино. — Если он понимает что-либо в искусстве, то сразу же увидит, что я совершенный профан. — Теперь мне стало понятно, почему Фабиан был так задумчив в пути. Он подыскивал соответствующую роль для меня.

— Вам нечего беспокоиться, — заверил меня Фабиан. — Как только он станет показывать картины, примите серьезный, рассудительный вид. Когда я спрошу ваше мнение, начните колебаться. Вы же в любых случаях жизни привыкли колебаться, не так ли?

— А дальше что? — строго спросил я — После колебаний?

— Вы заявите: «На первый взгляд, уважаемый мистер Фабиан, как будто подлинник». Затем добавите, что хотели бы завтра осмотреть более тщательно. При дневном свете, так сказать.

— В чем же тут смысл?

— Надо, чтобы он понервничал до завтра, — холодно объяснил Фабиан. — Станет более покладист. Помните лишь об одном: не выражайте никаких восторгов.

— Это для меня легче всего с тех пор, как я встретил вас, — угрюмо заметил я.

— Я знаю, что могу положиться на вас, Дуглас.

— Сколько это нам будет стоить?

— В том-то и дело, что ничего.

— Объясните мне, чтоб я понял.

— Ей-богу, сейчас не время, — с досадой проговорил Фабиан. — Пусть все идет своим чередом. У нас должно быть взаимное доверие.

— Объясните, или я не поеду.

Фабиан с раздражением покачал головой:

— Ладно, если вы уж так настаиваете. Так вот, по некоторым причинам этот немец, герр Штюбель, решил продать часть семейного собрания картин. Он считает, что этим можно избежать судебных процессов при разделе наследства. И, вполне естественно, предпочитает продать, не платя налогов. Избежать таможенных поборов при вывозе за границу.

— Значит, мы собираемся тайно, контрабандой, вывезти его картины из Швейцарии?

— Я полагал, что вы меня лучше знаете, Дуглас, — с упреком сказал Фабиан.

— Тогда объясните, что мы делаем. Покупаем или продаем?

— Ни то, ни другое. Мы просто посредники. Честные посредники. В Южной Америке есть один очень богатый человек, мой знакомый…

— Опять знакомый.

— Мне известно, — невозмутимо продолжал Фабиан, — что он собирает картины эпохи Ренессанса и хорошо платит за них. В страны Южной Америки перекочевало много ценных произведений искусства. Вероятно, тысячи картин великих европейских мастеров спокойно переплыли океан и хранятся там в особняках, где еще сто лет никто и не услышит о них.