Молодые львы - Шоу Ирвин - Страница 88

Дверь открыла хозяйка. Это была худощавая старуха в грязном сером фартуке. От нее пахло потом, помоями и старостью. Держась костлявой рукой за ручку двери, она холодно взглянула на Ноя и спросила Хоуп:

– Это ваш муж?

– Да, это мой муж, – ответила Хоуп.

– Гм, – промычала старуха и даже не ответила на вежливую улыбку Ноя. Пропустив их в дом, она продолжала смотреть им вслед, пока они поднимались по лестнице.

– Это похуже, чем осмотр, – прошептал Ной, следуя за Хоуп к двери их комнаты.

– Какой осмотр? – спросила Хоуп.

– Я расскажу тебе как-нибудь в другой раз.

Они вошли в маленькую комнату. В ней было одно-единственное окно с треснутым стеклом. Старые обои так выгорели, что рисунок, казалось, был нанесен прямо на стену. Выкрашенная в белый цвет железная кровать вся облупилась, а под сероватым покрывалом явственно вырисовывались бугры. Но Хоуп уже успела поставить на туалетный стол стакан с букетиком нарциссов, положила щетку для волос – символ семейной жизни и цивилизации – и поставила небольшую фотографию Ноя, снятого в дни их летнего отдыха. Он стоит в свитере среди цветов и смеется.

Они испытывали смущение и избегали смотреть друг на друга.

– Мне пришлось показать хозяйке свидетельство о браке, – нарушила молчание Хоуп.

– Что? – переспросил Ной.

– Наше свидетельство о браке. Она сказала, что ей приходится стараться изо всех сил, чтобы защитить свое респектабельное заведение от сотни тысяч пьяных солдат, шляющихся по городу.

Ной улыбнулся и удивленно покачал головой.

– Как ты догадалась взять с собой свидетельство?

Хоуп прикоснулась к цветам:

– Я ношу его с собой все время, все эти дни, в своей сумочке, чтобы оно напоминало мне…

Ной медленно прошел к двери и повернул торчавший в замочной скважине ключ. Старый замок противно заскрипел.

– Знаешь, – проговорил Ной, – я семь месяцев мечтал об этом. О том, чтобы запереть дверь.

Хоуп вдруг нагнулась и быстро выпрямилась. Ной увидел в ее руках небольшую коробку.

– Вот посмотри, что я привезла тебе.

Взяв коробку в руки, Ной вспомнил о десяти долларах, предназначенных для подарка, и о записке, которую он нашел на дне вещевого мешка, – оборванном клочке бумаги со злобной надписью «сволочь». Открыв коробку, он заставил себя забыть о пропавших десяти долларах, с этим можно подождать до понедельника.

В коробке было домашнее шоколадное печенье.

– Попробуй, – сказала Хоуп, – могу тебя обрадовать, что пекла его не я; я попросила маму испечь и прислать его мне.

Ной взял одно печенье: у него был настоящий домашний вкус. Он съел еще одно.

– Блестящая идея! – похвалил он.

– Сними ее, – вдруг с жаром проговорила Хоуп, – сними эту проклятую одежду!

На следующее утро они отправились завтракать поздно и после завтрака погуляли по улицам городка. Из церкви шли горожане, ведя за руку одетых в лучшее платье детей, чинно шагавших со скучающим видом мимо клумб с увядшими цветами. В лагере никогда не увидишь детей, и они придавали этому утру какую-то домашнюю прелесть.

По тротуару шел пьяный солдат, изо всех сил старавшийся прямо держаться на ногах. Он свирепо поглядывал на идущих из церкви людей, словно бросая вызов их благочестию и защищая свое право напиваться пьяным с утра по воскресеньям. Поравнявшись с Хоуп и Ноем, он с важным видом отдал честь и бросил на ходу:

– Тес, не говорите военной полиции.

– Вчера один парень в автобусе видел твою фотографию, – сказал Ной.

– Ну и какой отзыв? – Хоуп мягко коснулась пальцами его руки. – Положительный или отрицательный?

– Сад, сказал он, сад в майское утро!

Хоуп, довольная, засмеялась:

– Армия никогда не выиграет войну с такими солдатами, как этот.

– Он еще сказал: «Клянусь богом, я должен жениться прежде, чем меня убьют!»

Хоуп опять было улыбнулась, но вдруг нахмурилась, задумавшись над последними словами. Она ничего не сказала: ведь она могла прожить здесь только неделю, и не стоило терять время на разговоры о подобных вещах.

– Ты сможешь приходить каждый вечер? – спросила она.

Ной утвердительно кивнул головой:

– Даже если мне придется подкупить всех военных полицейских в этом районе, – сказал он. – В пятницу вечером, может быть, я не смогу прийти, но в остальные дни… – Он с сожалением посмотрел вокруг на грязный, запущенный город, весь окутанный пылью, сквозь которую пробивались лучи солнца, с десятью барами, освещавшими улицы ярким неоновым светом. – Жаль, что ты не можешь провести эту неделю в более приличном месте…

– Глупости, – возразила Хоуп, – мне очень нравится этот город, он напоминает мне Ривьеру.

– А ты была когда-нибудь на Ривьере?

– Нет.

Ной искоса посмотрел через железнодорожные пути туда, где изнемогал от зноя негритянский район, на уборные и некрашеные доски домов, стоящих вдоль разбитых дорог.

– Ты права, – согласился он, – мне он тоже напоминает Ривьеру.

– А ты был когда-нибудь на Ривьере?

– Нет.

Они рассмеялись и молча продолжали путь. Склонив голову к нему на плечо, Хоуп спросила:

– Сколько же? Как ты думаешь, сколько?

Ной знал, о чем она говорит, но все-таки переспросил:

– Что сколько?

– Сколько времени она продлится? Война…

Маленький негритенок сидел в пыли и с серьезным видом гладил петуха. Ной искоса посмотрел на него. Петух, казалось, дремал, загипнотизированный ласковыми движениями черных ручонок.

– Недолго, – ответил Ной, – совсем недолго. Все так говорят.

– Ведь ты не станешь лгать своей жене, не правда ли?

– Ни в коем случае, – сказал Ной. – У меня есть знакомый сержант в штабе полка, так он говорит, что, как думают в штабе, нашей дивизии вряд ли вообще придется воевать. Он говорит, что полковник страшно расстроен, потому что он надеялся получить Б.Г.

– Что такое Б.Г.?

– Бригадный генерал.

– Очень я глупая, что не знаю всего этого?

Ной рассмеялся:

– Чепуха! Я обожаю глупых женщин.

– Я очень рада, – сказала Хоуп, – так приятно это слышать. – Они, не сговариваясь, одновременно повернули обратно, как будто все их импульсы исходили из одного источника, и направились к меблированным комнатам.

– Надеюсь, что этот негодяй никогда не получит этого, – спустя некоторое время мечтательно проговорила Хоуп.

– Чего не получит? – в недоумении спросил Ной.

– Б.Г.

Некоторое время они шли молча.

– У меня замечательная идея, – сказала Хоуп.

– Какая?

– Давай вернемся к себе в комнату и запрем дверь. – Она улыбнулась ему, и они, ускорив шаг, направились к меблированным комнатам.

В дверь постучали, и из-за нее послышался голос хозяйки.

– Миссис Аккерман, миссис Аккерман, можно вас на минуточку?

Хоуп сердито взглянула на дверь и, пожав плечами, ответила:

– Я сейчас выйду.

Она повернулась к Ною.

– Оставайся здесь, я вернусь через минуту.

Поцеловав его в ухо, она открыла дверь и вышла. Ной лежал на спине и смотрел сквозь полузакрытые веки на грязный потолок. Его клонило ко сну. За окном подходил к концу навевавший дремоту теплый воскресный день, где-то далеко раздавались свистки паровозов и слышны были голоса томящихся от скуки солдат, напевающих знакомую песенку: «Веселиться и любить ты умеешь, любишь леденцами угощать. Ну, а деньги ты, дружок, имеешь? Это все, что я хочу узнать». Сквозь дремоту до Ноя дошло, что он слышал эту песню раньше. Он вспомнил Роджера, вспомнил, что его уже нет в живых, но тут мысли его оборвались, и он уснул.

Он проснулся от скрипа медленно открываемой двери. Чуть приоткрыв глаза, он увидел стоящую перед ним Хоуп и нежно улыбнулся.

– Ной, – сказала она, – тебе придется встать.

– Погоди, – ответил он, – еще рано. Иди ко мне.

– Нет, – сказала она, и ее голос звучал решительно, – вставай сейчас же.