Две недели в другом городе - Шоу Ирвин - Страница 31

— Мне кажется, — заметил Джек, — у тебя превратное представление о том, чем я занимаюсь в НАТО. Похоже, ты начитался коммунистических газет.

— Да это все написано на вашем лице! — взорвался Брезач, шагая по гостиной. — Слабоволие, развращенность, коварство, похоть. Вы безобразны! Вы безобразный старик! А она из-за вас бросила меня. Я вам скажу кое-что еще, — исступленно закричал Брезач. — Я красавец! Спросите ее сами, называла она меня красавцем или нет.

Услышав, как Брезач расхваливает себя, Джек не удержался от смеха.

— Хорошо, смейтесь. — Брезач в угрожающей позе застыл над Джеком. — Мне следовало ждать подобной реакции от такого человека, как вы. Чтобы скрыть растерянность, в которую повергает вас одно слово правды, вы смеетесь. Испытанный прием. Светский, дипломатичный смех. В один прекрасный день этот смех застрянет у вас в горле.

— Хватит, парень, — тихо сказал Джек. — Я думаю, тебе пора уходить.

— Что вы ей наобещали? — спросил Брезач.

Его лицо стало мертвенно-бледным, только два маленьких круглых пятна алели на скулах. «Вдруг он болен и приехать в Рим его заставил туберкулез?» — подумал Джек. Он вспомнил Китса, умиравшего в Испании, румяных англичанок, чьи голоса не смолкали в кафе; они убегали от смертоносных лондонских туманов, кашляя в платки. Он чуть было не посоветовал Брезачу сходить к врачу.

— Что вы пообещали ей во время этого проклятого ленча? — закричал юноша. — Какую хитрость применили? Напоили ее? Что вы ей дали — деньги, драгоценности? Что наврали? Обещали развестись со своей женой, жениться на ней и увезти в Америку?

— Давай внесем ясность в этот вопрос, — сказал Джек, вставая. — Никаких обещаний я ей не давал. Мне и в голову не приходило, что я ее хочу. Если тебе не терпится узнать правду — пожалуйста. Она забралась ко мне в постель без приглашения. Инициатива принадлежала ей, — безжалостно произнес Джек, желая раз и навсегда избавиться от Брезача; он сделал шаг в сторону юноши.

Брезач с ненавистью посмотрел на Джека и внезапно бросился вперед, делая замах рукой. Удар не был достаточно резок; Джек автоматически уклонился от кулака и ответил прямым ударом в голову. Он бил вполсилы, не желая нанести юноше серьезную травму. Но все равно парень получил хорошую встряску. Брезач не упал, но, потеряв равновесие, раскинул руки в стороны и отлетел назад, к стене с гравюрами средневекового Рима. На лице юноши появилась мученическая гримаса.

— О Господи. — Джек уже стыдился своего поступка, хотя ударить парня его заставил защитный рефлекс.

Брезач медленно приходил в себя, повернувшись спиной к Джеку и тяжело дыша.

— Извини. — Джек коснулся грубого материала, из которого было сшито пальто Брезача. — Я не хотел…

— Вам всегда везет, — прошептал Брезач, не поворачивая головы. — У вас есть все. Она ничего для вас не значит. Вы ее даже не хотите. В Риме десять тысяч девушек Еще более красивых. Почему вы не хотите вернуть ее мне?

Находясь в комнате наедине со страдающим юношей, которого он ударил, Джек чувствовал, что готов вернуть девушку Брезачу, если бы это было в его силах. Или хотя бы сказать, что постарается сделать это. Сейчас она совсем не интересовала Джека. Он хотел ее лишь тогда, когда она сидела рядом с ним и кокетничала, то отбрасывая волосы с лица, то облизывая уголок рта, то поглаживая своими длинными, нежными пальчиками его руку. Если бы Джек два дня не видел Веронику, он бы забыл ее. Сейчас он сердился больше на девушку, чем на Брезача, за то, что она втянула его в эту историю. Но не мог сказать все это ни ей, ни парню. И также обещать Брезачу, что вернет ему Веронику. После всего того, что наговорила Вероника о юноше во время ленча, Джек считал ее возвращение к нему невозможным. «Не все принадлежащее нам, — с грустью подумал Джек, — может быть подарено».

— Хочешь еще выпить? — неуверенно предложил Джек, снова касаясь плеча парня.

Брезач выпрямился и, повернувшись к Джеку лицом, посмотрел ему в глаза. Левая щека юноши была красной.

— Мне ничего от вас не надо, — прошептал он. — Я совершил ошибку. Большую ошибку. Мне следовало прийти с ножом.

Подняв высокий воротник, он покинул номер. Джек вздохнул и потер костяшки пальцев. Жжение в них прошло быстро, удар был несильным. Он подошел к окну и посмотрел вниз на узкую улицу. «Альфа-ромео» рычала, как лев, на красный свет; девушка в белом фартуке шла по тротуару, держа в руках серебряный поднос с тремя чашечками кофе.

Он подумал, а не уйти ли из отеля, объяснив в записке Веронике, что его срочно вызвали. Потом Джек решил, что идея ухода отчасти связана с угрозами Брезача; его охватил приступ почти детского упрямства, и он стал ждать девушку.

— Вы безобразный старик, — пробормотал он, вспомнив слова Брезача.

Джек приблизился к большому зеркалу, висящему над камином, и посмотрел на себя. Уже смеркалось, и отражение его лица было таинственным, сумрачным. Джек показался себе печальным, задумчивым, уставшим от жизни; только глаза оставались ясными и живыми. «Нет, — подумал он, — я вовсе не безобразный старик». Он принялся искать на своем лице следы самодовольства, цинизма, сломленности. Нет, парень лгал, успокоил себя Джек. Или говорил полуправду. Или предсказывал, каким будет его лицо в старости, если не принять надлежащих мер. «Я сделаю все, — сказал себе Джек, — чтобы его пророчество не сбылось».

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

— Стоит провести три дня в Италии, среди коренных жителей Средиземноморья, — сказал композитор, приехавший из Штатов, — как лица американцев начинают казаться вам отвратительными. Незавершенными.

Он прибыл в Италию на год по приглашению Академии; Джек вспомнил прекрасные мелодии, сочиненные им, и подумал, что человек, который создает такую хорошую музыку, не должен говорить подобные вещи.

С бокалом виски в руке Джек направился к бару, устроенному в углу одной из просторных гостиных палаццо Павини, убранной красным шелком. Сейчас здесь присутствовали друзья Холтов, друзья их друзей, члены съемочной группы, несколько начинающих актрис, журналисты, сотрудники посольства, пара священников из Бостона, стайка студенток колледжа, путешествующих по Европе, три-четыре разведенные американки, жившие в Риме, потому что здесь алиментов хватало на более длительный срок, чем в Америке, а также пресс-секретарь одной из авиакомпаний, два пилота в сопровождении французских стюардесс, группа американских и английских врачей — участников симпозиума по костным заболеваниям, компания элегантно одетых молодых итальянцев, среди которых было немало титулованных особ (по выражению Холта, графы-дегенераты); юные аристократы развлекали двух самых хорошеньких студенток, высокомерно пренебрегая прочими гостями, среди которых также был добродушный лысеющий человек из Чикаго, он консультировал американские компании, собиравшиеся заниматься бизнесом в Европе; ходили слухи, что он — сотрудник ЦРУ.

В числе приглашенных были два итальянца, представлявшие в Риме интересы американских кинокомпаний; эти люди умели быстро менять валюту, бронировать гостиничные номера, им можно было доверить вручение цветов женам важных персон, прибывающих в Рим. Тут же находились две еврейские семейные пары из Нью-Йорка, только что посетившие Тель-Авив, египтянин, бывший владелец хлопковых плантаций, конфискованных Насером, и две англичанки с горящими глазами на худых лицах — эти дамы делали вид, будто никогда не болели туберкулезом; они зарабатывали на жизнь машинописью и пили все, что им предлагали. Был тут и актер, шесть-семь лет назад обвиненный в коммунистической деятельности; с тех пор он не мог найти работу в Штатах, потому что к тому дню, когда он признал себя виновным и выдал своих товарищей, мода на него прошла, режиссеры и продюсеры забыли о нем. Он овладел итальянским в объеме, позволявшем играть небольшие роли в итальянских картинах; в конце концов, по прошествии ряда лет, ему удалось выторговать у Госдепартамента полноценный заграничный паспорт.