«Крестный отец» Штирлица - Просветов Иван Валерьевич - Страница 30

На рассвете 22 июня 1941 года германские армии всей своей мощью обрушились на Советский Союз.

Группа армий «Центр» рвалась к Москве, а с Дальнего Востока для подкрепления фронтов, прикрывавших столицу, было отправлено всего две дивизии.

Угроза войны с Японией сохранялась, несмотря на пакт о взаимном нейтралитете, подписанный в апреле 1941 года. На маньчжуро-советских рубежах не прекращались провокации — стычки с погранотрядами, пересечения границ японскими военными самолетами. Харбинская резидентура НКГБ докладывала, что в штабе Квантунской армии разработан план создания на советском Дальнем Востоке «буферного государства» и он будет реализовываться, когда немцы займут Москву. Сообщения от разведки вообще поступали разноречивые. 14 сентября в Разведупре получили радиограмму от группы Зорге в Токио: «По мнению посла Отт, сегодня вопрос о нападении Японии на СССР уже снят с повестки дня. Нападение Японии возможно лишь в случае крупномасштабной отправки войск с Советского Дальнего Востока…» 20 сентября из Шанхая по линии НКВД (Госбезопасность вновь включили в структуру наркомата) пришло сообщение: «Военные руководители Японии считают вопрос войны с СССР решенным и ждут удобного случая…»{213}.

Германские самолеты бомбили советскую столицу и добирались даже до Кремля. В конце октября бои с немцами шли в 80–100 км от городской черты. Когда в Государственном комитете обороны готовили военный парад 7 ноября на Красной площади, то запланировали проведение парада-дублера в Куйбышеве — в случае авианалета на Москву радиотрансляция должна была идти из «запасной столицы».

Эвакуация правительственных и военных учреждений из Москвы началась 16 октября. Большинство подразделений НКВД, включая 2-е (контрразведывательное) управление ГУГБ, перевели в Куйбышев; туда же перевезли заключенных Внутренней тюрьмы НКВД. В Куйбышеве обосновались иностранные посольства, в том числе японское. Сотрудники ГУГБ продолжали следить за его перепиской.

«Наша дешифровальная служба перехватила и расшифровала 27 ноября 1941 года телеграмму японского МИД от 24 ноября 1941 года посольству Японии в Берлине, в которой, по существу, сообщалось о скором начале военных действий [на Тихоокеанском театре]. Перехват этой телеграммы был доложен Берии из Куйбышева, по-моему, немедленно», — рассказал в своих мемуарах Павел Судоплатов. Японскому послу предписывалось: «В случае войны с демократическими державами Япония будет продолжать удерживать русских на Дальнем Востоке… Однако объясните Гитлеру, что основные японские усилия будут сосредоточены на Юге, и мы предполагаем воздерживаться от преднамеренного предпринятия действий на Севере»{214}.[40]

Всего несколько предложений снимали тревожное ожидание войны на восточных границах в напряженнейший для страны момент. Подтверждалось, что японцы не воспользуются «крупномасштабной отправкой войск». Военные эшелоны из Забайкалья, Приамурья и Приморья двинулись к Москве еще в октябре, и к декабрю 1941 года войска Западного фронта пополнились десятью свежими стрелковыми и тремя танковыми дивизиями. В ходе контрнаступления и дальнейшего общего наступления советских армий под Москвой (до конца апреля 1942 года) из Забайкалья прибыли еще две стрелковые дивизии. Враг был отброшен от столицы, германский блицкриг не удался. В тяжелом 1942 году расшифровки японских радиограмм подтвердили, что Япония продолжает «воздерживаться». С мая по ноябрь с Дальнего Востока на Сталинградский и Юго-западный фронт перебросили 10 стрелковых дивизий.

Осенью 1942 года в ведение НКВД перешли дешифровальная служба Главного разведуправления РККА и группы радиоразведки. Особый интерес для госбезопасности представляла переписка Токио с посольствами в Москве, Берлине, Риме, Хельсинки, Стамбуле. Перехват и «взлом» кодированных японских телеграмм позволяли узнать даже о германских планах. В феврале 1943 года, например, удалось дешифровать сообщение японского военного атташе в Берлине помощнику начальника Генштаба Японии: «Тотальная мобилизация, которая проводится Германией в настоящее время, по-видимому, даст около 4 млн. человек. Ниже сообщаю контингенты мобилизации…» В том же месяце советской разведке стало известно содержание переписки японского посла в Берлине с Токио о политике Японии в отношении СССР: «В ближайшее время я собираюсь встретиться с министром иностранных дел Риббентропом… Совершенно ясно, Германия желает, чтобы Япония, если, конечно, она располагает свободными силами, вступила в войну против Советского Союза. Естественно, следует ожидать, что сейчас, когда положение на Восточном фронте продолжает для Германии ухудшаться, этот вопрос будет предметом разговора и во время предстоящей встречи. Разумеется, такой вопрос должен быть нами решен самостоятельно в зависимости от нынешней обстановки в Восточной Азии и от государственной мощи империи, однако я считаю необходимым дать германской стороне объяснение, которое бы сделало для Германии достаточно ясной нашу позицию. В связи с этим прошу Вас телеграфировать Ваши соображения». Ответ министра иностранных дел: «Мы прекрасно понимаем, что в нынешних условиях германская сторона в душе желает и надеется, чтобы Япония начала войну против Советского Союза. Однако императорское правительство твердо придерживается линии политики в отношении советского правительства, изложенной в моей телеграмме от прошлого года за № 588. Примите это к сведению и, когда увидитесь с рейхсканцлером Гитлером и министром иностранных дел Риббентропом, дайте им детальные объяснения»{215}.[41]

Японцы и сами понимали исключительное значение радиоразведки и криптологии, не подозревая, что русские читают их кодированную переписку. В январе 1943 года на стол Берии лег перевод телеграммы посла Японии в МИД Японии, в которой тот напоминал о необходимости совершенствовать «мероприятия по сбору особой информации» по Англии, США и Советскому Союзу. В том числе — «Расшифровывать шифртелеграммы противника. Нечего и говорить, что данный вопрос является самым важным в деле получения точной информации о противнике»{216}.

Агентурная разведка зачастую не могла принести таких ценных сведений, как перехват секретной переписки. К примеру, в августе 1944 года 5-му (шифровально-дешифровальному) управлению вновь созданного НКГБ достался уникальный «улов» по японской линии — шифртелеграмма посла в Берлине в МИД Японии о военном производстве Германии. Со ссылкой на министра вооружений Шпеера посол сообщал об объемах производства и базовых характеристиках самолетов-снарядов «фау», легких и тяжелых гаубиц, штурмовой и зенитной артиллерии, пулеметов; об обеспеченности военной промышленности важнейшими металлами; о планах расширения подземных авиазаводов. «Шпеер сказал: “В феврале нынешнего года я принял авиапромышленность под ведение министерства вооружений. Как раз в то время из-за бомбардировок производство истребителей и бомбардировщиков упало до 1150 в месяц. После этого удалось быстро поднять производство, и в июле оно достигло уже 4500, а к концу этого года намечено выпускать от 6500 до 7000…”»{217}.

Надо сказать, что даже после дешифровки точно перевести секретное сообщение не так-то просто. «Несмотря на солидную подготовку, японоведам-переводчикам приходилось трудновато, — описал Роман Николаевич работу дешифровального бюро (разумеется, не советской — американской разведки) в повести “По прочтении сжечь”. — Японские телеграммы писались латинскими буквами, то есть фонетическими знаками, и в этом заключалась опасность — в японском языке уйма одинаково звучащих слов… Пейдж вздохнул: — Вчера над одной фразой просидел битых два часа, потому что японский шифровальщик забыл указать долготу гласных, собака. А ведь слово “кото”, если не оговаривать долготу гласных, может означать тридцать три разных понятия… — Все зависит от контекста, — сказал Уайт. Пейдж мотнул головой: — Он часто совсем не помогает. Приходится гадать. Кошмар какой-то…»