Стой, кто идет? - Шоу Боб - Страница 46

— И что же?

— Он разбогател, приобрел известность как изобретатель злосчастной машины и умер в 2321 году. Больше он ничего не изобрел — у этой жабы не было ни капли таланта, но за старатель он получил кресло в Аспатрианской Военной Академии. Академик Леже, представляешь!

— Минутку, минутку… — Мирр отчаянно старался приспособиться к новой ситуации. — Ты не можешь винить себя за… Я хочу сказать, что им всюду пользовались в 83-ем году, и ты не мог не знать про него, отправляясь в прошлое… Так что…

— Это ничего не меняет. Конечно, я знал про него, но не знал, когда его изобрели. Очутившись в 2290-ом, я был слишком поглощен собственными переживаниями и не догадался проверить, знают ли о нем в этой эпохе. Леже, наверное, чуть удар от радости не хватил, когда я подбросил ему эту идею, но у него хватило хитрости не показать этого. Часть ответственности лежит и на нем, но сверхпреступник — я!

— Ты изобрел машину, чтобы облегчать страдания людей, — не сдавался Мирр. — Само по себе это еще не преступление.

— Разве? — Губы Нормана скривились в слабой улыбке. — И как же ей воспользовались? Тысячи юношей заманили в Легион обещанием очистить совесть, и где они все? Их убили. Они умерли молодыми, и теперь я не могу даже притвориться, что погибли они во имя Добра. Я был воспитан с верой в то, что Легион олицетворяет все самое лучшее и благородное в нашем обществе. Ребенком я мечтал, как буду летать по Галактике в золотых сверкающих звездолетах и освобождать угнетенные народы… Я не понимал тогда, что главная задача Легиона — заставлять жителей других миров покупать излишки земных телевизоров и электрических зубочисток!

— Это ужасно! — выдавил из себя Мирр, впавший в столь глубокое уныние, что все предыдущие состояния его души можно было считать безоблачными.

— Ну, ты-то не очень ломай себе голову, — продолжал Норман. — Вообрази, как чувствовал себя я, зная, что сам во всем виноват. Я понимал, что можно жить с нечистой совестью или принять заслуженное наказание, но это не для меня! Как только я узнал, что именно натворил в прошлом, и добавил это к преступлениям настоящего, то понял, что единственный выход — вступить в Легион. Чтобы забыть. Забавно, не правда ли?

— И это ты говоришь мне… — Голова Мирра раскалывалась от боли — возвращались воспоминания. Почти все его прошлое лежало сейчас перед ним, и оказалось оно куда более ужасным, чем он ожидал, но зияла в нем еще одна черная зловонная дыра, в которую только предстояло влезть Норман отказался разговаривать на эту тему, но пятна ржавчины расползались от этой дыры по всем закоулкам мозга Мирра.

— Это было два дня назад, — продолжал Норман. — Я не хотел вступать в Легион на Аспатрии, потому что на призывном пункте меня обязательно кто-нибудь узнал бы, и купил билет на Землю.

— Оскары тебя не тревожили?

— На этот раз нет. Мне повезло. — Норман прикоснулся к деревянной столешнице. — Наверное, они в это время гонялись за другим бедолагой. Не завидую я ему.

Мирр, почти не слушая, кивнул. Два имени внезапно возникли в его памяти — Оззи Дрэбл и Хек Мэгилл. Вместе с необычными именами всплыли и два лица. Это были изможденные, обветренные лица, проштемпелеванные унылой печатью рядового-легионера. Но были в них и юмор, и чувство собственного достоинства. Эти лица, твердо знал Мирр, были очень важны для него на каком-то определенном этапе жизни… и этим этапом могло быть только дезертирство перед лицом врага.

Занавес, скрывающий дезертирство, постепенно раздвигался могучими силами, работающими в мозгу Мирра, и, трясясь от страха, он понял, что не может отсрочить последнее откровение.

— Слушай, Норман, — сказал он в попытке отвлечься, — разве тебя не волнует, что и на земном призывном пункте фамилию Голлубей узнают? Ведь она слишком хорошо известна в Легионе.

— Я уже позаботился об этом, и поменяю имя. Теперь меня будут звать Лев Толстой.

— Толстой? — недоуменно моргнул Мирр.

— Он мой самый любимый из великих русских писателей, а я сейчас как раз в печальном русском настроении так что выбор этот кажется мне подходящим.

— Но… как это делается практически?

Норман глянул через плечо — убедиться, что никто не подслушивает.

— Люди, желающие стряхнуть с души прошлое, хотят стряхнуть заодно и имя, когда записываются в Легион. Но нельзя просто дать медику фальшивое имя, потому что на призывном пункте человека погружают в гипнотический транс, а в таком состоянии он отзывается только на свое настоящее имя.

— И что же делать?

— Обычно идут к профессиональному псевдонимисту, другими словами, к гипнотизеру, который вдалбливает фальшивое имя в мозг пациента под гипнозом, еще более глубоким. Конечно, это противозаконно, но парочка таких специалистов всегда под рукой. Вот и здесь есть один — как раз через квартал. Томлинсон, так его зовут, действует под видом парикмахера, но не это занятие приносит ему основной доход. К нему-то я и отправлюсь, обо всем уже договорено.

Норман потер пальцем изморозь на стекле и выглянул в образовавшуюся дырочку.

— Кажется, в форте загораются огни. Пойду-ка я, пожалуй.

— Погоди минутку, — попросил его Мирр, отнюдь не желавший оставаться один на один со своими мыслями и до сих пор пребывавший в недоумении по поводу путаницы с именами. — Ты уверен, что с переменой имени у тебя все пройдет гладко?

— Сам подумываешь об этом, а? — Норман окинул Мирра оценивающим взглядом. — По-моему, все должно быть в порядке. Томлинсон уверяет, что, его система совершенна. Он гипнотизирует с помощью какой-то машины. Ты пишешь свое будущее имя на бумажке, и смотришь на нее, пока машина вгоняет тебя в транс. Ничего не может быть проще.

— Ты уже написал?

— Нет, я сделал лучше — я отпечатал его, крупными буквами, так что уж не ошибусь. — Норман вытащил из кармана толстенный роман в бумажной обложке и постучал по нему пальцем. — Вот оно!

— Ты уверен, что это стоящая идея? — спросил Мирр, мучимый мыслью, стоит ли вмешиваться. — Я хочу сказать, вдруг ты посмотришь не на ту часть обложки. Вроде бы как случайно…

— Что за глупое предположение! Я совсем не собираюсь называться в будущем Война и Мир, что я, рехнулся, что ли?