Стой, кто идет? - Шоу Боб - Страница 18

В некотором отношении планета желтых небес Трелькельд оказалась не столь кошмарной, как представлялось Мирру. Если ульфанская кампания была карательной операцией против взбунтовавшихся колонистов — Мирру сама идея гражданской войны казалась отвратительной — то на Трелькельде Легион просто-напросто расчищал покрытый джунглями континент для геологической разведки. Еще одним обстоятельством, успокаивавшим мятущуюся совесть Мирра, было отсутствие на планете разумных форм жизни. Коммерции угрожали только дикие животные…

Однако на этом месте список преимуществ Трелькельда резко обрывался.

Обитатели трелькельдских джунглей были такими злобными, противными на вид и расплодились в таком количестве, что планета казалась испытательным полигоном Природы, задавшейся целью вывести здесь наимерзейшего монстра Вселенной. В приступе изобретательности она создала животных, которые, заманивая жертву, притворились растениями, и растений-хищников, прикидывавшихся для этой же цели животными. Тут обитали насекомые, страстно желавшие быть раздавленными — меньше чем через секунду их кровь прожигала пластиковую подошву и сотни яиц в момент контакта с человеческой плотью превращались в личинок, за минуту оставлявших от ноги несчастного только гремящие в сапоге кости.

Водились в джунглях электрические змейки, змейки-удавки, и змеи-кинжалы — цель их существования заключалась в стремлении доказать справедливость своих имен — птицы-гранаты, птицы-томагавки, и дятлы-черепушки — все они с утра до ночи занимались тем же; бронированные монстры, столь полные жизнью, что даже их конечности, отрезанные лучом лазера, бесчинствовали еще полдня, причиняя разрушений больше, чем причинил бы родитель, останься он единым целым.

У каждого в двести третьем полку был в джунглях свой «любимец». Мирр, например, наибольшее отвращение питал к сорокоротке, сложносоставной зверюшке, похожей на исполинскую гусеницу. Каждый ее сегмент был самостоятельной гадиной, отдаленно напоминающей круг сыра, с четырьмя короткими быстрыми ножками, ужасными челюстями, и массой нервных окончаний на спине и животе. Эти отдельные составные части были довольно опасны сами по себе — злобные, быстрые, агрессивные поганки, попасть в которые из винтовки было неимоверно трудно — но когда штук десять или двенадцать соединялось в полноправную сорокоротку — берегись! Чтобы заставить чудовище распасться, нужно было поджарить не менее половины сегментов. Правда, остальные тут же разбегались и возобновляли атаку со всех сторон. Именно в схватках с сорокоротками Мирр почувствовал, хотя и несколько запоздалую, благодарность к компании ПКС за то, что остатки своих скудных средств она потратила на защитные чашечки, а не на красивые, но менее полезные предметы экипировки.

Тогда же мысль о побеге завладела Мирром безраздельно.

Первым делом нужно было вытянуть как можно больше информации из лейтенанта Хихикинса, но поговорить с ним один на один долго не предоставлялось возможности — лейтенант, которого вновь охватил патриотический зуд, проводил все часы бодрствования в гуще схватки. Только на третий день Мирру удалось загнать его в угол неподалеку от полевой кухни. Когда Хихикинс осознал, что капкан захлопнулся рот его сделал несколько неудачных попыток с неудовольствием сжаться.

— Мне некогда болтать с вами, Мирр, — прошипел он нетерпеливо ковыряя ногой землю. — Мы не спасем Терру работая языками!

— Но дело обстоит именно так, сэр! — возразил Мирр, стараясь произносить только те слова, которые обязательно найдут путь к сердцу юного лейтенанта. — Мы спасем ее!

Хихикинс отпрянул.

— Что за чушь вы несете, Мирр?

— Сэр, сорокоротки сожрали уже уйму наших, и… и… — Ужасаясь собственной лжи, Мирр выпалил: — Я придумал, как бороться с ними!

— Слушаю.

— Ну… — в поисках вдохновения мысли Мирра обгоняли одна другую. — В общем, они особенно опасны, когда соединяются дюжинами, значит, этого нельзя допускать!

— Каким образом?

— Их надо опрыскивать маслом, сэр! Тогда они будут соскальзывать друг с друга! Сойдет любая смазка — даже крем для загара…

— Ваша идея гнусна и отвратительна, — зловеще сказал Хихикинс.

Мирр, который думал точно так же, схватил лейтенанта за руку.

— А еще мы можем опрыскать их чем-нибудь, чтобы изолировать нервные окончания. Любой быстросохнущий лак — лак для волос, например.

— Интересно, что подумают на Терре про Легион, если мы начнем заказывать крем для загара и лак для волос?

С этими словами Хихикинс вырвал руку и подозрительно уставился на Мирра:

— И вообще, что это за разговоры? Очередной трюк «зеленых»?

— Прошу вас, сэр, не надо так говорить! — с жаром сказал Мирр, чувствуя, что наконец-то разговор принимает нужный оборот. — Никто не может быть более предан Легиону и вам лично! Знайте же, повиноваться меня заставляет не усилитель команд, а любовь к… э-э… Терре и уважение к вам как к офицеру.

— Не пытайтесь ублажить меня!

— Это святая правда, сэр!

— Если бы я хоть на секунду поверил, что это серьезно…

— Совершенно серьезно, сэр…

— Ну… в таком случае, спасибо, Мирр. Такого мне раньше никто…

Хихикинс несколько раз моргнул, потом достал носовой платок и высморкался.

— Иногда мне хочется, чтобы побольше людей в Генеральном Штабе стали похожи на генерала Голлубея, который запретил пользоваться усилителями в своей дивизии… Ведь я никогда не у зн аю , прирожденный я лидер, или нет!

— Да, сэр, это серьезнейшая проблема. И все потому, что кто-то вделал в ваше горло дурацкую мембрану, и она вибрирует… с какой частотой? Десять килогерц?.. Восемь?..

— Двенадцать, — автоматически ответил Хихикинс. — Знаете, Мирр, я получил огромное удовольствие от нашей беседы. Мне и в голову не приходило, что вы так чувствительны и… Куда вы, Мирр?

— На передовую, сэр! — и Мирр указал на зеленоватую стену джунглей — границу освоенной человеком территории.

Время от времени полумрак под деревьями разрывался пурпурными вспышками, слышны были крики людей, заглушаемые ревом, хрипом и шипением разнообразной фауны, изгоняемой из своих владении. Подбегая к линии огня, Мирр чувствовал себя слегка виноватым в том, что облапошил ничего не подозревающего лейтенанта, но если жизнь дорога ему, нельзя быть слишком разборчивым в средствах.