Черная моль (Черный мотылек) др.перевод - Хейер Джорджетт - Страница 46

Утром того дня, когда они собирались посетить бал у герцогини Девонширской, Ричард снова затронул эту больную тему. Миледи еще лежала в постели, белокурые локоны ее были не напудрены и волнами спадали на плечи. Рядом на столике стояла чашка горячего шоколада, а по одеялу были разбросаны бесчисленные billets doux[35] от поклонников. В руке она держала букет белых роз с прикрепленной к нему карточкой, на которой крупными буквами были выведены инициалы: «Г. Л.».

Возможно, именно вид этих записок, разбросанных по постели переполнил чашу терпения Ричарда. Во всяком случае, с неожиданной злобой, столь несвойственной его обычно покладистому характеру, вырвал он цветы из рук жены и зашвырнул их в угол.

— Нет, этому безумию следует положить конец! — воскликнул он.

Лавиния, неприятно удивленная этой выходкой, приподнялась на локте.

— Д-да как ты смеешь?! — выдохнула она.

— Вот до чего дошло! — с горечью воскликнул Карстерс. — Как смею, видите ли, я, твой законный муж, пытаться укротить эти неприличные выходки! Вот что я скажу тебе, Лавиния, я сыт по горло этими шалостями и не собираюсь больше мириться с ними!

— Ты… ты… Да что это, скажи на милость, на тебя вдруг нашло, Ричард?

— Ах, что!.. Не желаю терпеть больше в доме нашествие этих щенков! — весь так и кипя от гнева, он ткнул пальцем в букет. — И не позволю, чтоб моя жена была притчей во языцах у всего Лондона!

— Я?.. Я притча во языцах? Да как ты смеешь! Как только ты смеешь!

— Умоляю, прекрати эти безумства! Речь идет не о том, что смею я. Ты позволяешь себе не повиноваться мужу, и это после того, как я тебя предупреждал, а?

Она в страхе отодвинулась от него.

— Дики!

— Можешь восклицать «Дики» и улыбаться. Знаю все эти твои уловки, прошел через них. Иногда мне кажется, у тебя совершенно нет сердца! Ты пустая, эгоистичная, взбалмошная женщина!

Детские губки обиженно задрожали. Леди Лавиния зарылась лицом в подушки и зарыдала.

Карстерс смягчился.

— Прости, дорогая. Возможно, я был не слишком справедлив и…

— И жесток! Да, жесток!

— И жесток… А потому прости…

Она обвила его шею белыми шелковистыми ручками.

— Ты ведь не хотел, правда?

— Нет. Просто не позволю больше этому Лавлейсу ошиваться возле моей жены.

Лавиния отпрянула.

— Ты не имеешь права говорить так! Я знала Гарри еще задолго до того, как познакомилась с тобой и…

Ричард поморщился.

— Ты хочешь сказать, что он значит для тебя больше, чем я?

— Нет! Хотя ты делаешь все, чтоб я тебя возненавидела! Нет, конечно, я люблю тебя больше. Но и Гарри прогнать тоже не могу.

— Даже если я прикажу тебе?

— Прикажешь? Как это прикажешь? Нет, нет! Тысячу раз нет!

— Но я приказываю.

— А я отказываюсь тебя слушать!

— Бог мой, мадам, вас все же следует проучить! — снова вспылил он. — Я намерен сегодня же, сейчас же отвезти вас в Уинчем! Клянусь Богом, если ты меня не послушаешься, то поедешь в Уинчем! — и с этими словами он выбежал из комнаты, а Лавиния откинулась на подушки, бледная и вся дрожа от гнева.

Одевшись, она сошла вниз в надежде помириться, но Карстерс куда-то уехал, передав, что будет поздно. Несколько минут Лавиния пребывала в бессильной ярости, но затем своевременное прибытие коробки от портного разгладило все морщинки на лице, и она расцвела в улыбке.

Ричарда не было долго, появился он лишь к тому времени, когда пора было собираться на прием, и, едва войдя в дом, тут же отправился на свою половину, где отдал себя заботам лакея. На ногти его был нанесен изящнейший маникюр, нижнее белье опрыскано розовой водой, брови подведены. Он нарядился в красно-коричневый с золотом камзол, надел на пальцы перстни, ноги его обтягивали шелковые панталоны со стрелками, а большой черный бант-жабо украсила брошь с бриллиантами. И вот, напудренный, подкрашенный и напомаженный, он медленно направился по коридору к будуару жены.

Лавиния, напрочь позабывшая об утреннем contretemps[36], приветствовала его появление улыбкой. Она сидела перед зеркалом в нижнем белье и просторном deshabille[37], накинутом на плечи. Coileur[38] уже ушел и на голове у нее красовалась высокая, видная из-за спинки кресла прическа из густо напудренных локонов, часть из которых спадала на уши и плечи. Вершину этого сооружения венчали алые и белые страусовые перья, а на шее блистало огромное бриллиантовое ожерелье. В комнате витал тяжелый аромат каких-то очень крепких духов, повсюду были разбросаны ленточки, кружева и перчатки; через спинку кресла было перекинуто блистающее великолепием алое домино, а на постели было аккуратно разложено ее платье — ворох белого шелка и парчи с пышными оборками на бедрах и пеной белоснежных кружев, спадающих по корсажу и до кончиков рукавов. Рядом лежали веер, тонкие кружевные перчатки, маска и крохотный ридикюль.

Карстерс осторожно присел на самый краешек кресла и стал наблюдать, как горничная подрумянивает уже и без того безупречно розовые щеки жены.

— Нет, сегодня я, определенно, буду разбивать сердца, не так ли? — весело заметила Лавиния, обернувшись через плечо.

— Не сомневаюсь, — сухо ответил муж.

— Ну, а ты, Дики? — тут она повернулась уже всем корпусом, чтоб разглядеть его. — Коричневый… Не самый любимый мой цвет, но ничего, выглядит неплохо… Новый парик?

— Да.

Глаза ее удивленно расширились — уж слишком холодно звучал голос Дики. И тут она вспомнила, что произошло утром. Так вот почему он такой угрюмый!.. Что ж, прекрасно, сейчас она ему покажет!

Кто-то постучал в дверь, служанка открыла.

— Сэр Дуглас Фейвершем, сэр Грегори Маркхем, виконт Муссо и капитан Лавлейс ждут внизу, миледи!

Тут, по всей видимости, в Лавинию вселился демон.

— О, ля-ля! Так много? О, но я не могу принять всех сразу, это определенно. Пригласите сэра Грегори и капитана Лавлейса.

Луиза передала это лакею и затворила дверь.

Ричард сердито прикусил губу.

— Вы совершенно уверены, что это не detrop[39]? — саркастически заметил он.

Леди Лавиния отбросила deshabille и встала.

— Ах, да какая разница! Я готова надеть платье, Луиза!

В дверь снова раздался стук, и на этот раз пришлось открывать Карстерсу.

Вошли Маркхем в алом с золотом камзоле, отличавшийся тяжеловесной красотой, и Лавлейс, напротив, светловолосый и утонченно миловидный, в бледно-голубом с серебром. Как обычно, на голове его красовался парик с длинными локонами, среди которых сверкали три булавки с сапфирами.

Он раскланялся с преувеличенной учтивостью.

— Я сражен вашей красотой, фея!

Сэр Грегори разглядывал через лорнет белые туфельки Лавинии.

— Бог ты мой, да у нее в каблучках драгоценные камни! — протянул он.

Лавиния грациозно закружилась по комнате, обнажив на секунду стройные ножки.

— Здорово придумано, верно? — воскликнула она. — Однако, не будем терять времени! Платье! Ну-с, Маркхем, и вы, Гарри, сейчас увидите перевоплощение!

Лавлейс, усевшись в кресло задом наперед, обвил руками спинку и опустил на них подбородок. Маркхем прислонился к гардеробу и наблюдал процесс через лорнет.

Когда, наконец, платье надели, все необходимые усовершенствования в том, что касается оборок, ленточек и броши, которая после бурного обсуждения была приколота в нужное место, были произведены, браслеты надеты на руки, а пылающее домино окутало плечи, они уже опаздывали на добрых три четверти часа и Карстерс начал терять терпение. Не в его натуре было уподобляться этим двум господам, сыпать комплиментами налево и направо, а само их присутствие в будуаре просто раздражало. Ему претила сама мысль о том, что Лавиния может принимать их, но такова была mode[40] и он понимал, что ее требованиям следует повиноваться.