Другое начало - Бибихин Владимир Вениаминович - Страница 86

3. Свобода собственности. В Марксовой идее отмены государства слышен плохо усвоенный гегелевский урок. Ученик не оказался радикальнее учителя. Гегель не требовал отмены и отмирания государства потому, что уже пошел дальше порога, у которого остановился потом Маркс. Полное принятие Гегелем государства, притом конкретного, существующего, имело оборотной стороной также полное снятие его. Наоборот, публицистическая критика государства, тем более революционная критика и так называемая критика оружием эффективнее всего служат реставрации государства. Критика всякого института есть его тематизация, т.е. посвящение ему внимания, сил и средств. Для Гегеля единственный путь, достойный усилий, ведет к осмыслению свободы. Мысль у Гегеля это домашнее вхождение в свое, собственное единственным, своим вхождением.

«Внутренняя собственность духа» есть «владение телом и духом, достигаемое образованием, учебой, привыканием и т.д.» Этому углублению в свое противостоит отчуждение. Российский опыт социалистического семидесятилетия подчинялся Марксовой программе снятия отчуждение через обобществление собственности. Отметание этого семидесятилетия как недоразумения ведет только к худшему неразумию. Теперешние революционеры и в этом отношении оказались не дальновиднее активистов начала века.

Оптимизм Маркса питается мыслью Гегеля о том, что свободная разумная воля возвращает всякую вещь ее собственной самости. Права свободной разумной воли велики. Она лучше вещей знает в чем их назначение. Пасущаяся на лугу корова показывает, что назначение травы не в том чтобы оставаться как есть. Во власти разумной воли всё. Коварная ошибка однако думать, что моей потенциальной собственностью оказывается все вне моего тела. И мое тело делается моим тоже только через мою волю; не освоенное ею, оно останется чужим. Человек не тело.

Свобода исключает уравнивание собственности как в сторону лишения ее, так и в сторону обязательного наделения ею. Дарение вещественной собственности тому, кто от нее отказался, направив волю и разум на духовные вещи, означает стеснение свободы. Навязывание приватизационных чеков каждому жителю страны представляет такое вторжение в интимное право, какого не допускал даже Маркс. Правда, социалистическое обобществление в России было уже откатом от марксистской теории. Оно навязывало всем такие виды собственности как гарантированное рабочее место. Лагерь, жестко обязывая иметь собственность — кружку, ватник, работоспособное тело — по существу под угрозой смерти, стеснял этой обязательной собственностью едва ли меньше чем лишением традиционных форм владения.

Конечное обоснование собственности по Гегелю происходит через возвращение вещи ее своему, собственному существу. Растрачивание вещи плохо не само по себе, а потому что оно, возможно, противно ее назначению. Только осуществление вещи дает бесспорные права на нее. Поле есть поле постольку, поскольку его возделывают. Кто правильно обращается с ним, тот его собственник, и пустой абстракцией будет всякое другое владение им. Если вся полнота применения вещи моя, то вещь полностью проникнута моей разумной волей, и после этого пуста заявка, что в каком-то другом смысле, скажем по юридическим документам, вещь принадлежит другому. Собственность, всегда и полностью отделенная от пользования, была бы не только бесполезна, но уже и не была бы собственностью.

Широко понимая допущение старого юстиниановского имущественного права, что практическое пользование может превращаться в юридическое владение, Гегель решительно вводит свободу собственности, Freiheit des Eigentums, как норму для настоящего и будущего. Когда Маркс объявил, что«орудия производства», включая землю, принадлежат своим пользователям, завод рабочему, поле крестьянину, это было попыткой реализации гегелевского пророчества из §    62 гегелевской «Философии права»:

Около полутора тысяч лет назад благодаря христианству начала утверждаться свобода лица и сделалась, хотя и у незначительной части человеческого рода, всеобщим принципом. Что же касается свободы собственности, то она, можно сказать, лишь со вчерашнего дня получила кое-какое признание в качестве принципа. Это может служить примером из всемирной истории, который свидетельствует о том, какой долгий срок нужен духу, чтобы продвинуться в своем самосознании, и который может быть противопоставлен нетерпению мнения».

Юридический владелец без освоения вещи пустой господин, leerer Herr, а настоящий по праву свободы собственности тот, кто возвращает ее ей.

У Маркса принцип свободы собственности затемнен и спутан введением общественной собственности, т.е. нового правового и властного аппарата. Не отягощенный механизмами внедрения в жизнь, гегелевский принцип готов ждать, когда настроение людей проникнется привычкой видеть собственника только в том, кто помогает вещи вернуться к себе. Ошибка марксистов России была в том, что они не осмелились настаивать на тщательном прочтении социалистическим правительством и народом даже самого Маркса, не говоря уже о его источнике Гегеле. Из-за несостоятельности однобокого марксизма страна метнулась сейчас в обратную сторону от направления, предсказанного Гегелем и осуществляющегося сейчас в социально-рыночном хозяйстве Запада. Гегель в своем предсказании советует набраться терпения и пройти мимо шатания мнений. Можно быть уверенным, что

перед лицом свободы ничто не имеет значения… в мире нет ничего выше права, основа его — пребывание божественного у самого себя, свобода; все, что есть, есть… самосознание духа у себя[218].

Ключевым в гегелевской «Философии права» надо считать §    65, где вводится тема отчуждения, овнешнения (Entäußerung). Мы готовы к тому, что в вопросе о собственности будут осложнения. Мы легко понимаем, что высокое, «священное» право собственности остается «очень подчиненным, оно может и должно нарушаться», уступая правам народа и государства. И все же мы вздрагиваем от неожиданности, когда вслед за определением «настоящего отчуждения» — оно есть «объявление воли, что я уже не буду больше рассматривать вещь как мою», — читаем следующее: «Отчуждение есть истинный захват владения, die Entäußerung ist eine wahre Besitzergreifung».

Владение как отказ от него однако с необходимостью вытекает из принципа свободы собственности. Вещь принадлежит тому, кто ей возвращает ее саму, обращается с ней по ее истине. Истина вещи может включать и ее свободу от меня. Тогда я делаю ее своей тем, что уважаю ее самостоятельность.

Перед такой собственностью всякая другая тускнеет. Пример. Вещи превращаются соразмерно своей ценности в товар. Все особенное, индивидуальное в них оценивается одной мерой, деньгами. В способности свести вещь к простоте ее универсальной ценности дух празднует свое огромное достижение. Деньги «самое осмысленное владение, достойное идеи человека». «Чтобы у какого-то народа были деньги, он должен достичь высокого уровня образования». Деньги более умная форма собственности чем товар. В бумажной ассигнации товар не виден, но он в ней есть, да еще какой: любой. Деньгами вдруг отперт целый мир товаров. Вместо того чтобы приклеиться как улитка к листу к этому клочку земли и стать ее придатком, насколько выше свобода владения простой денежной ценностью, способной в конечном счете измерить все национальное достояние. Деньги отчуждение, расставание с натурой, но такое отчуждение натуры более свободно, разумно, истинно чем мануальный захват. Отчуждение есть такой отказ от держания в руках, который дает более чистое обладание настоящим.

Следующим шагом на этом пути я отчуждаюсь от денег! Отлепляюсь от них, как я отцепился от вещественной натуры. Какая собственность остается моей после этого нового отчуждения? Я оказываюсь полным обладателем моих «неотчуждаемых субстанциальных определений», возвращаюсь к интимной собственности духа, к существу самого себя. Гегель предлагает критерий для отличения несобственной собственности от собственности духа: неуничтожимость давностью. 20 копеек, которые занял Алексей Пешков у моей бабушки Аграфены Брянчаниновой, катая ее на санках в Нижнем, для меня потеряны. Но совсем другое дело мои права на слово. Если я, мой отец и моя бабушка долго, очень долго, десятилетиями не могли говорить свободно, потому что другие успели взять за нас слово, отняв у нас право сказать себя, то это не значит что по давности лет то право от нас ушло навсегда. Речь собственное из собственного; в таких вещах, говорит Гегель, отчуждение невозможно.