Русская военно-промышленная политика 1914—1917 - Поликарпов Владимир Васильевич - Страница 72

При обсуждении в конце 1915 г. вопроса о ликвидации «немецкого» землевладения, решая возникшее между министрами разногласие, царь не согласился с теми, кто указывал на «рискованность» предпринятой операции. Земель, говорили ему, ни у немцев, ни у казны не хватит «для удовлетворения всех земельных нужд участников войны», а тем более «вообще нуждающихся в земле крестьян». Но, ступив на этот путь, потом уже будет «трудно найти достаточно обоснованные доводы, чтобы не выйти со временем в этом вопросе за первоначальные его пределы»{811}; подразумевалось, что не удастся, отобрав землю у немцев, оставить в неприкосновенности помещичью собственность. Раньше, в 1905 г., когда решался вопрос, «допустима ли вообще насильственная экспроприация собственности более обеспеченных граждан государства в пользу малоимущих», то есть об отчуждении помещичьих земель, Николай II твердо встал на защиту «римского права» и законов гражданских: «Частная собственность должна оставаться неприкосновенной». Десять лет спустя, когда явился соблазн под орудийный гул прибрать к рукам собственность иностранцев-иноверцев, причем «именно колонистские земли» составят ее «главную и наиболее ценную часть», царь уже не увидел этому препятствий и, видимо, мог бы повторить то, что вырвалось у Витте в 1906 г.: «Какие-то римляне когда-то сказали, что право собственности неприкосновенно, а мы это целых две тысячи лет повторяем, как попугаи…»{812} Утверждая решение Совета министров о «срочном перемещении земельной собственности» стоимостью «свыше полумиллиарда рублей» с целью произвести «благоприятное впечатление в народном сознании», царь признал «обязательную продажу» и «скорейшую скупку немецких земель» «необходимым и благим делом», объявив, что он ее «вполне одобряет» и «требует приступить к ней немедленно»{813}.

Распространенное в литературе представление (телеологическая «жесткая схема»{814}) о том, что в развитии института частной собственности проявился процесс экономической и социальной модернизации России, сопровождавшийся восприятием «духа римского права»{815}, укреплением гарантии прав собственников при помощи «состязательного судебного процесса»{816},[214] нуждается в исправлении. На сложившуюся в пореформенной России и без того неполноценную систему частной собственности обрушивались удары, направленные против всех ее основных устоев — прав владения, пользования, распоряжения. Как показывает история выработки и применения экспроприационных законов, правительство ясно видело, что они расшатывают систему имущественных отношений и не согласуются с устоявшимися в буржуазных обществах порядками. Сознавалась и политическая опасность, порождаемая примерами вторжения власти в отношения собственности — в свою пользу или в интересах особо опекаемых слоев. («Вы, опрокидывающие правосознание русского народа…» — в отчаянии взывал к имперским верхам Ф.И. Родичев, раскрывая объективный смысл узаконенного произвола{817}.) Сознание опасности побуждало законодательный аппарат всемерно маскировать сущность своей деятельности, придавая нарушению «отвлеченных понятий» о собственности вид последовательного развития привычных, общепринятых правил, хотя серьезного значения для успокоения общественных настроений эти ухищрения не могли иметь.

…Много раньше фабричный инспектор А.К. Клепиков обратил внимание на бессознательно исповедуемые рабочими идеи «государственного социализма». Рабочие «самого консервативного образа мыслей», «задолго до всяких забастовок» высказывали убеждение, что «фабрикант не имеет права закрывать свою фабрику», а «если он плохо ведет свое дело, фабрика отбирается в казну»{818}. Но начиналось не с этого.

В 1755 г. Липецкий, Козминский и Боринский заводы, принадлежавшие Адмиралтейству и изготовлявшие вооружение для флота, армии и крепостей, были отданы князю П.И. Репнину. Вскоре работные люди стали волноваться и заявлять, что «хотят отбыть от вечного владения князя Репнина» и вернуться в казну — «желают быть при оных заводах как прежде бывали казенными». Они ссылались при этом не только на злоупотребления князя при использовании их труда, но и на важное государственное значение заводов и волю Петра Великого. Переубедить работных людей не удалось ни уговорами, ни поркой, ни применением войск. На протяжении девяти лет они раз за разом останавливали заводы, посылали челобитчиков к Петру III и Екатерине II. Императрица 18 июля 1765 г. повелела своим сановникам разобраться: «1) полезно ли, чтоб заводы были в партикулярных руках, или лучше им 2) быть в казенном содержании», и в 1769 г. репнинские заводы были возвращены в казну{819}. После изъятия в 1764 г. в казну металлургических заводов графа А.П. Шувалова власть пообещала впредь всех, кто проявит неудовольствие или выкажет стремление к непослушанию, «немедленно брать под караул и бить нещадно или отсылать по начальству для более серьезного наказания»{820}. Еще раньше, в 1703 г., передать свои заводы в казну были вынуждены иностранные заводчики — также после упорной борьбы с работниками-крестьянами, сопровождавшейся командированием воинских команд{821}.

К середине 1916 г. наступил момент, когда массам рабочих на военных предприятиях империи еще казалось, что власть с ними заодно, что общую задачу борьбы с германцами она ставит превыше чьих-либо частных интересов. Подавление лояльных по отношению к правительству возмущений под лозунгами национализации военных предприятий вызвало кризис умонастроений в рабочей среде. Со своей стороны, начальство в ходе борьбы с подобными стачками убедилось в том, что помешать осознанию рабочими реальных противоречий их положения уже не получается никакими способами, а в иных случаях этому невольно содействовала и сама власть. Мало того что газеты освещали скандалы, связанные с Путиловским заводом, а также грабительской наживой тульских и прочих поставщиков «военных припасов»; мало того что озлобленные путиловские рабочие рассылали своих делегатов по заводам империи — само правительство рассеивало опытных организаторов стачечной борьбы из Петрограда по важнейшим военным предприятиям страны.

После того как с переходом Путиловского завода в казенное управление патриархальная справедливость как будто утвердилась в центре недовольства, изъятых зачинщиков подержали в дисциплинарном батальоне, где их пороли, а затем они были отправлены на фронт. Но вскоре ГАУ потребовало этих мастеровых назад, к станкам, но подальше от Питера — на Ижевский оружейный и сталеделательный завод. Всего за 1915–1916 гг. туда из разных воинских частей, «с позиций», «часть из них даже раненые», прибыли 8447 «нижних чинов» — рабочих с Путиловского и Обуховского заводов. Летом 1916 г. первые партии путиловцев, «участвовавших в последней забастовке», по 20–30 человек, еще только поступали в Ижевск — на казенный завод, к заботливому начальству. Но они, как сообщал в Департамент полиции помощник начальника завода, уже тогда «открыто высказывали свое недовольство существующими в Ижевском заводе расценками заработной платы» и «стали подстрекать своих товарищей к беспорядкам на почве дороговизны предметов первой необходимости». По заключению местного полицмейстера, «коренные жители Ижевского завода, так энергично работавшие до прибытия петроградских рабочих, вряд ли бы сами решились» на протест. Плохо устроенные на новом месте, «получая суточную заработную плату в ограниченном количестве», прикомандированные питерские рабочие, по выражению помощника начальника Ижевского завода, «стали безобразить»; полиция с ними не справлялась, городовые в таких случаях прятались, приходилось вызывать патруль. После беспорядков, произведенных 22 и 28 июля 1916 г., было учреждено дневное и ночное дежурство военно-полицейских патрулей, «главные же зачинщики июльских беспорядков отправлены в действующую армию, а часть из них отдана под суд». Но пришлось и заработную плату повысить и улучшить жилищные условия. Казалось, «вновь прибывшие рабочие, а равно и старые, теперь никакой преступной деятельности не проявляют». К сентябрю 1916 г. из 27 332 рабочих Ижевского завода «мобилизованных и запасных» насчитывалось 20 100, «в том числе 778 человек путиловцев и 165 обуховцев»{822}.