Русская военно-промышленная политика 1914—1917 - Поликарпов Владимир Васильевич - Страница 1

Владимир Поликарпов 

РУССКАЯ ВОЕННО-ПРОМЫШЛЕННАЯ ПОЛИТИКА. 

1914—1917 

Государственные задачи и частные интересы 

ОТ АВТОРА

Состояние военно-промышленного производства России в 1914–1917 гг. представляет интерес не только ввиду важности этой хозяйственно-политической сферы для исхода борьбы на Восточном, или Русском, фронте Первой мировой войны и для судьбы империи, но и в более общем плане. Военное производство, являясь средоточием высших технических достижений, отражает уровень развития и возможности общества в целом. Итоговое напряжение этого ресурса жизнеспособности режима показательно для объективно значимой, разноплановой оценки всего пройденного государством пути. Но это же создает и трудности при выяснении взаимосвязи экономических, политических и социально-структурных факторов назревавшего кризиса.

Развитие военной техники, производство вооружений, деятельность занятых в нем специалистов и рабочих, а также взаимоотношения государственных органов с частной инициативой и общественными силами в условиях тяжелейших испытаний — все это изучает российская (а прежде — советская) и зарубежная историография, накопив за истекшие сто лет немалый запас фактических сведений и опыт исследования источников. Некоторые выявившиеся сложные проблемы традиционно порождают разногласия, свидетельствующие об актуальности затрагиваемых тем.

В качестве одного из таких спорных вопросов сохраняет свое значение общая оценка способности внутреннего производства удовлетворить потребности вооруженных сил.

Существующие представления иногда резко расходятся, что вызывает необходимость привлечь дополнительные материалы, проясняющие картину, и здесь до полного, окончательного результата еще далеко. То же можно сказать и о соотношении производства боевых средств внутри России с заграничным снабжением. Несмотря на значительное внимание, издавна уделяемое этой стороне вопроса, многие количественные, статистические характеристики лишены убедительности вследствие отсутствия вполне надежных источников и из-за влияния идеологических пристрастий на истолкование имеющихся данных.

Остро дискуссионным является освещение сотрудничества с властью «общественных» организаций и предпринимательских кругов, а также сравнение эффективности хозяйствования государственных и частных военных заводов. Эти аспекты также имеют свою идеологическую подоплеку, и она влияет на использование чрезвычайно сложных, в значительной мере фальсифицированных источников.

Военная обстановка произвела ускоренный, революционный по сути, пересмотр отношения и высшей власти, и низов общества к одному из главных устоев государственного порядка — принципу неприкосновенности права собственности. В официальной идеологии этому принципу издавна противостояла еще более непреложная вера в самобытность архаической традиции, признававшей частное владение военными предприятиями не правом, а условной привилегией. Вопреки распространенному в последнее время мнению, отхода от этой веры и традиции, признаков какой-то модернизации правового режима не наблюдалось. Наоборот, самодержавие в годы войны отбросило последние буржуазные «предрассудки» и энергично пользовалось чрезвычайной обстановкой для присвоения военных предприятий путем экспроприации. Власть, сознавая всю зажигательность такого примера для неимущих, не смогла удержаться от опасного соблазна и создавала зримые прецеденты произвольной перекройки имущественных прав. Ее действия вызвали в разных концах империи мощный отклик в виде движения рабочих с требованием отнять военные заводы у рыцарей наживы.

Вместилищем и итогом накопившихся в литературе противоречий служит тема кризиса, постигшего российскую экономику в военных условиях. Еще в советское время, сорок лет назад, тема эта стала казаться «заезженной», что. провоцировало утверждать противоположное: страна переживала стремительный, «взрывной» рост, отсюда и болезненные явления в ее развитии, принимаемые ошибочно за упадок. Сложилось преобладающее мнение, что на третий год войны русская армия не только обладала численной мощью, но и едва ли не превосходила другие армии по техническому оснащению — результат того, что произошел необыкновенный экономический подъем. Такая точка зрения широко представлена в новейшей российской литературе. В ней «все активнее звучит постановка вопроса о том, что причины русских революций 1917 г. надо искать не в провале, а в успехах модернизации, в трудностях перехода от традиционного общества к современному, которые в силу ряда причин оказались непреодолимыми»{1}. В том же направлении решают этот вопрос многие историки за рубежом: «Россия не рухнула экономически. Самодержавие потерпело скорее политический крах»; более того, хозяйственный кризис в то время «не являлся кризисом упадка», «это был больше кризис роста»{2}.[1]

В зарубежной литературе версия о «созидательной» стороне войны восходит к старым работам берлинского профессора Вернера Зомбарта; она отвечала задачам Третьего рейха в его подготовке ко Второй мировой войне. В 1940–1960-х гг. эта идея была критически рассмотрена историками США, Франции и Англии, и теперь на Западе специалисты по истории Первой мировой войны полагают, что утверждения о позитивном влиянии войны являются «грубым преувеличением»{3}. В советских условиях 1970-х и последующих лет возрождение подобного подхода было связано с общей актуализацией военно-патриотических установок и проявилось в исследованиях историков как раз по проблематике Первой мировой войны. Известно, что в 1972–1974 гг. именно на участке истории Восточного фронта мировой войны был произведен идеологический прорыв: центральная власть, недовольная успехом солженицынского «Августа 1914 года» с его «безотрадным» изображением царской военной машины, повернула руль пропаганды. Был организован выпуск стотысячными тиражами и продвижение к массовому читателю книг Барбары Такман «Августовские пушки» (сокращенный популярный перевод) и Н.Н. Яковлева «1 августа 1914»{4}. Военно-экономическая мощь и международная роль Российской империи стали рассматриваться в целом в «оптимистическом» духе. Насаждение «оптимистического» истолкования сопровождалось усилением цензурного давления. Аппаратному разгрому подверглось в 1971–1973 гг. так называемое «новое направление» в Институте истории СССР — проявившая строптивость группа наиболее компетентных специалистов, занимавшихся изучением экономических и военно-политических аспектов русской истории начала XX века («школа А.Л. Сидорова»).

Как отметил спустя четверть века после этого поворота Д. Сондерс, западная литература, подобно поздней советской, изображала развитие Российской империи в радужных тонах: «новейшие англоязычные работы копируют всю целиком советскую историографию с ее тенденцией подчеркивать то, что прогрессировало, за счет того, что оставалось неизменным»; в этих работах «искусственное выпячивание» явлений социально-экономического обновления производится «в ущерб изучению традиционализма, инерции и отсталости»{5}.

«Применимость тезиса об отсталости России» до сих пор является вопросом, который волнует многих наших историков, отвергающих этот «стереотип»{6}. Но сторонники более радикальной «формулы российского движения по пути общественного прогресса», не удовлетворяясь этим, предлагают и вовсе не стремиться к «простому сопоставлению с другими странами», а направлять внимание на иное — «выявление самобытности сил» России. «Сила страны — в числе ее жителей», а их в Российской империи было «больше, чем в Англии, Германии и Франции, вместе взятых, и в полтора раза больше, чем в США»{7}.