Головокружение - Шоу Боб - Страница 21

Вдруг Хэссон с изумлением заметил, что втянут в какую-то пьяную игру, правил которой ему никто не объяснил, но которая сопровождалась постоянным движением в темноте, перешептываниями, хохотом, хлопаньем невидимыми дверями. Ему пришло в голову, что наступил момент побега, что, если ему повезет, он сможет благополучно лечь в постель прежде, чем его отсутствие будет замечено. Хэссон попытался сориентироваться в темноте, но его движению мешали другие, кто, казалось, несмотря на отсутствие света, обладают магической способностью знать, куда идут и что делают. Перед ним открылась дверь, за ней оказалась освещенная комната. Несколько рук толкнули Хэссона вперед. Он услышал, как дверь за ним захлопнулась и тут же понял, что оказался на кухне наедине с Мэй Карпентер. Его сердце неровно заколотилось.

— Ну, вот это сюрприз, — сказала она негромко и подошла к Хэссону. — Какой у вас знак?

— Знак? — непонимающе уставился на нее Хэссон.

В мягком свете низко расположенной лампы ее тончайший наряд, казалось, почти не существовал вовсе, и Мэй превратилась в горячечное эротическое видение.

— Да. У меня весы. — Она протянула карточку, на которой были изображены две чашки весов. — А у вас что?

Хэссон уставился на свою правую руку. Оказывается, он держал карточку, на которой тоже был знак весов.

— Одинаковые, — сказала Мэй. — Это удача для нас обоих.

Без всяких колебаний она обняла Хэссона за шею и притянула его к себе. Перед поцелуем Хэссон увидел ее приоткрытый рот, показавшийся ему огромным — как у кинобогини на увеличенной фотографии, такой же идеализированный, как рот любой воплощенной женственности на киноафише — безукоризненные математические кривые, выпуклая алость и ряд белых плоскостей заполнили поле его зрения Во время поцелуя Хэссон испытывал ощущение нереальности происходящего, но в то же время руки его и тело получали другие впечатления, напоминая о том, что дело жизни — это жизнь, и что у жизни с ним еще не кончены счеты. Это озарение испугало Хэссона своей силой и простотой и заставило отстраниться от Мэй.

— Это хорошо, — проговорил он, отчаянно пытаясь найти верные слова. — Но я очень устал, мне надо пойти лечь.

— Может, это и к лучшему, — согласилась Мэй с откровенностью, которая показалась Хэссону бесконечно волнующей и лестной.

— Пожалуйста, извините меня.

Он повернулся, сумел определить дверь, которая вела в прихожую, и вышел. Там было пусто и темно, но кто-то пристроил на разбухшей вешалке летный костюм с неотстегнутым шлемом и вспыхивающими сигналами на плечах и лодыжках. Хэссон протиснулся мимо этого гомункулуса, поднялся наверх и запер за собой дверь. Подойдя к окну, он раздвинул занавески и посмотрел в незнакомый ночной мир. Прямо из темноты легко и медленно падал снег. Под окном росло большое дерево, сквозь голые ветви которого лил свое сияние уличный фонарь. Мириады отсветов, искорок и отражений в конусе света создавали странное впечатление, будто заглядываешь в длинный тоннель из паутины.

Хэссон минуту стоял у окна, пытаясь освоиться с мыслью, что впервые посмотрел в него всего двенадцать часов тому назад, что прошло меньше дня его отдыха. Память разбухла от новых лиц, голосов, имен и мыслей. Он подошел к постели, скинул с себя одежду и надел пижаму. Как обычно по вечерам Хэссон двигался легко и без затруднений: длинный период подвижности размял его суставы и мускулы Впрочем, теперь наступил момент получить порцию боли на сон грядущий.

Хэссон лег в постель, и как только его не защищенная дневной одеждой спина соприкоснулась с матрацем, началась привычная война. Конфликт возник между разными группами мышц, пытающихся получить преимущество в этом новом состоянии расслабленности и устроить более мощный залп мучений. Проигравшим в любом случае оказывался Хэссон. Он молча переносил эту борьбу, пока приступы боли не стихли, и вскоре после этого заснул: раненый воин, измученный, потерпевший поражение во всех столкновениях этого дня.