Деревянные космолеты - Шоу Боб - Страница 44

Бериза провела ладонью по своей груди.

– Я думаю о леди Джесалле. Почти наверняка ей все расскажут, и я не хочу, чтобы ты потом глядел на меня букой.

– Мы с леди Джесаллой живем в разных мирах, – сказал Толлер. – И оба делаем не то, что хотим, а то, что нам суждено.

– Ну, если так… – Маленькое женское тело нырнуло к нему под одеяло, и он крякнул от прикосновения холодных пальцев.

Дни сменялись ночами, и Толлер заново открывал для себя радости, без которых в последние годы жизнь его стала сухой и блеклой. Головокружительное наслаждение уживалось с невыносимой горечью – то и дело внутренний голос напоминал ему, что он вершит своего рода расправу над собой, духовное самоубийство…

А кругом полыхали метеориты.

Часть III

БЕСШУМНЫЕ ВТОРЖЕНИЯ

Глава 11

Спустя восемьдесят дней после исчезновения Сондевиры Бартан Драмме освоился с новым укладом жизни. Каждое утро он уходил из дома и обрабатывал ближайшие участки земли – пренебрегать этой обязанностью он не мог, однако и не слишком усердствовал в полевых работах. Куда больше внимания он уделял стеклянным и керамическим бутылям – источнику бодрости и утешения. Производство и поглощение вина занимали едва ли не все часы бодрствования. Бартан привык обходиться без такой роскоши, как свежая закваска и осветление; последнюю процедуру он вообще считал бессмысленным эстетством, ибо она никак не влияла на содержание алкоголя в напитке.

Как только жижа переставала булькать, Бартан процеживал ее через фильтр, а освободившуюся емкость заполнял новой порцией фруктового или ягодного сока и добавлял старой закваски. Сусло быстро загрязнялось дикими дрожжами и бактериями, вино получалось кислое и лишенное букета, но неоспоримое преимущество этого метода заключалось в его скорости. Во главу угла Бартан ставил высокую производительность. Его часто тошнило, он страдал потливостью, но это не казалось высокой ценой за лекарство от угрызений совести и мучительной бессонницы. Весьма устраивало его и снижение потребности в обычной пище – вино давало большую часть питательных веществ, необходимых для томительного, бесцветного существования.

Теперь даже семья Форатере покинула Корзину Яиц, и Бартан лишился возможности общаться с соседями, а в Новый Миннетт его больше не тянуло. В дороге Бартана разбирала тоска, и вообще визиты в таверну казались бессмысленными – ведь он и дома мог набраться до чертиков. К тому же с каждым разом горожане встречали его все прохладнее, и не замечать этого было нельзя. Мэр Кэрродалл лез с советами насчет трезвости и опрятности и уже не выглядел своим в доску парнем, с которым приятно посидеть и опрокинуть кувшинчик-другой.

Однажды на закате Бартан возвращался с поля и заметил впереди на пыльной тропе какое-то копошение. Приблизившись, он узнал ползучего гада, подобных которому не встречал уже давно. Коричневое существо двигалось по тропе к дому и поблескивало сероватым брюшком, перебираясь через камешки.

С минуту Бартан взирал на него, дергая ртом от омерзения, потом огляделся в поисках увесистого булыжника. Увидев камень, который можно было поднять лишь обеими руками, он обрушил его на тварь. Затем, отвернувшись, чтобы взгляд ненароком не упал на тошнотворный результат удара, перешагнул через булыжник и подошел к синерогу.

На Верхнем Мире хватало разнообразных форм жизни, по большей части отвратительных на вид, но Бартан, встречая какое-нибудь мелкое существо, всегда мирно уступал ему дорогу. Исключение он делал только для коричневых ползучек, подчиняясь страстному желанию расправиться с ними на месте.

Дом и хозяйственные постройки купались в тыквенно-рыжем золоте. Подъехав ближе, Бартан привычно упал духом – его ждала долгая одинокая ночь. Больше всего на свете он боялся вечернего часа возвращения, когда вместо смеха Сондевиры его встречала тишина, а от темного купола неба отлетало эхо пустоты. Он миновал свинарник – тоже безмолвный, ибо всю скотину Бартан выпустил на волю, чтобы сама искала себе пропитание, – пересек двор, поднялся на крыльцо и вдруг замер, прежде чем отворить входную дверь. Что-то не так. Сердце его бешено заколотилось.

– Сонди! – В необъяснимом порыве он метнулся в кухню, распахнул дверь спальни. Ни души. Внутри все тот же беспорядок, которому Бартан отдал на откуп свой дом. Последними словами ругая себя за глупость, он все-таки вернулся к выходу и обвел пристальным взглядом окрестности. В печальном бронзовом свете по-прежнему ничего не двигалось, и только синерог щипал траву возле фруктового сада.

Бартан вздохнул и помотал головой, отгоняя дурацкое наваждение. В висках пульсировала боль – закономерный итог послеполуденного возлияния. Почувствовав, что в горле пересохло, он выбрал из шеренги в углу полную бутыль, прихватил чашку и вышел на крыльцо. Вкус вина уступал обычному, но Бартан пил его как воду и с жадностью осушил три чашки, желая лишь блаженной одури, притупления разума и чувств: без сомнения, в ближайшие часы пьяный туман пойдет ему только на пользу.

Когда собралась тьма и расцветилась обычными ночными узорами, он нашел на небе Дальний Мир – единственное зеленоватое пятнышко на небесном своде. К религии Бартан относился все еще скептически, хотя теперь понимал, какое утешение давала она надломленному судьбой человеку.

Если допустить, что Сондевира умерла… Как хорошо было бы верить – хоть наполовину, – что на самом деле она ушла по Горнему Пути в иной мир и там родилась вновь! Простая реинкарнация без сохранения памяти или личности, постулируемая альтернистской религией, почти не отличалась от обычной смерти, но все-таки она кое-что обещала. У Бартана теплилась надежда, что своим упрямством и невежеством он не погубил чудесную человеческую жизнь, что где-нибудь в вечности они с Сондевирой встретятся – возможно, не один раз, – и тогда ему удастся кое-что исправить. Вероятно, они будут неосознанно искать друг друга, и духовное родство непостижимым образом поможет им встретиться…

Романтически-прекрасная идея не столько утешала, сколько мучила, и навернувшиеся слезы разделили пятнышко Дальнего Мира на концентрические круги, а промежутки между ними заполнили призматическими иглами. Он глотнул еще вина, чтобы притупить давящую боль в горле, и взмолился: «Сонди, милая, если ты там, дай мне знать. Если б ты хоть словом, хоть знамением дала понять, что жива, я бы тоже начал все сызнова!»

Он пил и пил, глядя, как Дальний Мир сползает с небес. Время от времени от усталости и берущего свое хмеля Бартан отключался, но всякий раз, когда открывал глаза, в поле зрения оказывалась зеленая планета. То она была похожа на клубящийся туман, то напоминала светящийся пузырь, то смахивала на круглую халцедоновую бусину, которая медленно вращалась и тысячью крошечных граней отбрасывала тусклое зеленое пламя. Казалось, она разрастается, и в конце концов Бартан разглядел подвижное ядро кремового сияния, исподволь, неуловимо для глаз, приобретшее контуры человеческого лица.

– Бартан, – откликнулась Сондевира, не размыкая губ, – бедный мой Бартан, я знаю, как ты мучаешься, и рада, что мы наконец можем поговорить. Перестань себя винить и наказывать, не расточай понапрасну одну-единственную жизнь. В том, что со мной случилось, ты не виноват.

– Но ведь это я тебя сюда завел, – промямлил Бартан, нисколько не удивившись. – Это я виновен в твоей смерти.

– Если б я умерла, разве могла бы с тобой разговаривать?

– И все-таки преступление содеяно! – пьяно стоял на своем Бартан. – Из-за меня ты лишилась жизни, которую я взялся беречь и охранять. Ты была такая красивая, такая славная, такая хорошая…

– Бартан! Не забывай, какой я была на самом деле. Не усугубляй свои мучения, воображая меня не обычной женщиной, а невесть кем.

– …Такая добрая, такая чистая…

– Может, тебе станет легче, если я скажу, что никогда не была тебе верна? Глэйд – далеко не единственный мужчина, даривший мне удовольствие. Их было много, в том числе мой дядя Джоп…