Дикая Африка - Шомбургк Ганс - Страница 16

В беседе с Махангвой выяснилось, что мы еще не дошли до страны Ва'Лунда и находимся на земле племени мамбунда; области вакагонде и мамбвера остались позади. Махангва не мог или не хотел сообщить что-либо о слонах; но прочая дичь, по его словам, водилась в окрестностях в изобилии, и он намекнул, что будет очень благодарен, если мы подстрелим пару бегемотов для обитателей деревни.

Пока мы разговаривали, жители принесли великолепную белую муку. Но это было не просо и не кукуруза, как мне сперва показалось, а маниока [3]. Наши попытки испечь из нее хлеб остались безуспешными: даже при добавлении половинного количества пшеничной муки и удвоенной дозы столь драгоценного в буше пекарского порошка получившиеся лепешки были тверды, как камень. Впоследствии мы перешли на туземный способ: мука маниоки всыпается в кипящую воду и варится до получения густой каши. Из нее мы делали клецки и, обмакнув их в мед, с удовольствием ели.

Несмотря на европеизированную внешность, Махангва оставался сыном своего народа: он страстно любил подарки. Мы щедро оделили его разноцветным ситцем и искусственным жемчугом, но вождь все еще не чувствовал себя вполне удовлетворенным – как выяснилось, его сердце тосковало по моему старому дождевику армейского образца. Разумеется, я поспешил преподнести ему плащ и не прогадал: обрадованный Махангва прислал ответный дар – чудесную накидку из выделанных антилопьих шкур, национальную «парадную форму» баротсе. Эта накидка сохранилась и до сих пор украшает стену моего кабинета.

Мы тронулись в путь вдоль берега Музонгвези, но не успели сделать и восьми километров, как ко мне подбежал бой и доложил, что пятеро носильщиков (люди Калассы) побросали грузы и скрылись. Волей-неволей пришлось снова устраивать лагерь и слать гонцов к Махангве. Нашим посыльным поручалось изловить дезертиров, если представится такая возможность, или обратиться к Махангве с просьбой дать нам несколько человек.

Вождь прислал вежливый отказ – все его собственные люди остались в Лиалуи, и он не может ничем помочь. Мы не хотели без особой надобности слишком обострять отношения с одним из главных индун племени баротсе, но, желая все же достаточно четко определить свою позицию, велели передать, что не поколеблемся наказать даже его, племянника самого Леваники, если впоследствии окажется, что он дал пристанище нашим беглецам.

Пересмотрев содержимое брошенных ящиков, мы выбросили все, без чего могли обойтись. Остальные вещи пришлось присоединить к выкладке других носильщиков, и караван двинулся дальше. Дорога шла сквозь густые джунгли, переплетенные лианами; заросли доходили до самого берега, и ветви свешивались над водой. Эти леса занимают огромную площадь – весь бассейн рек Конго и Замбези представляет собой сплошной лесной массив. Многочисленные болота делают путешествие по здешним краям особенно трудным.

Ночью у меня снова началась лихорадка, и на следующий день я еле двигался – через каждые полчаса приходилось останавливаться и отдыхать. Не желая подводить друзей, я усилием воли заставлял себя преодолевать жар, озноб и слабость, чтобы не тормозить движение каравана.

Нужно было спешить – нас подгоняла необходимость. Было уже ясно, что рассчитывать на верность носильщиков не приходится, и удержать их от дезертирства мог только страх. Когда мы углубимся в страну ва'лунда, люди уже не рискнут бросить караван, понимая, что без нас вряд ли выберутся живыми. Если же мы промедлим и число беглецов возрастет, то наше положение может стать безвыходным – в том смысле, что не останется ничего другого, кроме как возвращаться в Родезию, где мы, конечно, сделаемся всеобщим посмешищем.

Нам не раз попадались свежие следы буйволов, но было принято единогласное решение – не терять времени на охоту, пока не окажемся в Валундаленде. И мы шли дальше.

Вскоре нам попалась покинутая жителями деревня – как впоследствии выяснилось, одна из деревень вождя Каконго, известного своими разбойничьими набегами. Осмотр показал, что люди жили здесь уже несколько лет; об этом свидетельствовали многочисленные, побелевшие от солнца и дождей черепа антилоп, прибитые к «священному дереву». До тех пор мне не приходилось видеть такой любопытный способ строительства: хижины были разборного типа, из плетеных бамбуковых щитов, и накрывались сверху общей крышей из огромных кусков дерна; вся трава на нем сохранялась. При необходимости щиты – стенки хижин – легко опрокидывались, дерн снова занимал свое естественное положение на земле, и все селение, таким образом, исчезало бесследно. Видимо, наше появление застало людей Каконго врасплох, и они разбежались, не успев осуществить эту операцию.

Конец июля – середина сухого сезона, но москиты ощутимо отравляли нам существование, и страшно было представить, что здесь начнется, когда пойдут дожди. Лес становился все гуще; попадалось много каучуконосных деревьев. Джума, старший бой, когда-то занимался сбором каучука для португальцев, и рассказал нам о применяемых для этого способах. Мы решили на досуге испытать их все и посмотреть, не удастся ли придумать что-нибудь получше.

Миновав еще одну деревню Каконго – она скрывалась в прохладной тамариндовой роще, но, по всем признакам, была уже давно покинута – мы вышли на заболоченный берег Манинги. Здесь даже имелся мост, но, посмотрев на него, все решили, что лучше поискать броды. Вода кое-где доходила до подбородка, но течение было слабым, и переправа прошла благополучно.

На противоположном, высоком, берегу виднелась деревня; думая, что ее населяют ва'лунда, мы не удивлялись отсутствию лодок и вообще какой-либо помощи при переправе. Однако на подходе к деревне нас встретила большая процессия людей племени мамбунда под предводительством очень юного индуны-баротсе. В первый момент мы приняли это за враждебную демонстрацию и приготовились к обороне, но быстро успокоились, увидев в числе идущих женщин и даже детей. Предводитель – звали его Чангонго, и ему было не больше пятнадцати лет – приблизился к нам, широко улыбаясь, и милостиво протянул руку для поцелуя. К возмущению свиты, этот дружественный жест встретил с нашей стороны самую невежливую реакцию: отпихнув желторотого владыку, Хэмминг, а за ним и весь караван, проследовал в деревню и расположился на отдых в тени большого дерева. Было уже ясно, что мы – первые европейцы, оказавшиеся в этих местах.

Вскоре принесли стул, и Чангонго уселся перед нами. В разговоре выяснилось, что он также приходится кем-то вроде внучатого племянника королю Леванике; оставалось непонятным, как он очутился в этой деревне, на границе враждебного Валундаленда. Между тем местные жители, вооруженные кремневыми ружьями, копьями и стрелами, уже перемешались с нашими людьми; оживленно переговариваясь, они осматривали и ощупывали ящики и даже непринужденно присаживались на них. Положение складывалось критическое, и требовалось немедленно предпринять какие-то шаги. Тут между Чангонго и Хэммингом состоялся краткий диалог; я привожу его дословно. Разговор шел на языке баротсе.

Хэмминг: Вы всегда оказываете такой прием караванам европейцев?

Чангонго: Мои люди еще никогда не видели белых, и я не знал, что этот караван ведет белый человек.

Хэмминг: Теперь ты это знаешь. Кроме того, ты знаешь, что мы устали и голодны – скажи, принесут ли нам еду?

Чангонго: О да, конечно. Я сейчас прикажу накормить вас.

Он отдал короткое распоряжение, и к нам направилась целая процессия – человек тридцать. Со многими и очень сложными церемониями они преподнесли провизию для каравана – две маленькие корзиночки с мукой, фунта по два в каждой, и четыре яйца. Мальчишка явно просто издевался над нами, но Хэмминг невозмутимо продолжал:

– Мы благодарны тебе за твой щедрый дар, о Чангонго – сейчас видно, что ты достойный племянник короля Леваники, известного своей неизменной дружбой с белыми. Но все же скажи, как нам прокормить всех наших людей?

Игра становилась все напряженнее, и парнишка начал нервничать.