Наследник Тавриды - Елисеева Ольга Игоревна - Страница 64

– Польша должна быть признана независимой и восстановлена в прежних границах. Только на этих условиях мы согласимся на совместные действия.

– Означают ли ваши слова, что при исполнении названных требований вы избавите нас от Константина?

Гродецкий надулся, распушил бакенбарды, расстегнул венгерку и взял трубку, набитую свежим табаком.

– Боюсь, мы и в третий раз ни о чем не договоримся.

Бестужев впал в отчаяние. Он вел переговоры давно. Уломать «Соединенных славян» было в десять раз легче, чем поляков. Причем «славяне» никакой революции не хотели, напротив, предлагали объединить все братские народы в одной империи и задать туркам жару. Им Бестужев сказал, что «русские должны думать о себе». Варшавским эмиссарам приходилось рассказывая прямо противоположное:

– Мы обязаны уничтожить вражду между нациями. В просвещенный век не должно быть кровных распрей, интересы всех племен одни и те же. Мы готовы уступить еще часть Виленской, Минской и Волынской губерний.

Уже и договор был подписан, уже и независимость признана, а поляки все морщились. Да полковник Пестель, радетель о государственном интересе, чаял в них обманщиков: «Во время общего переворота они возведут Константина на престол в Варшаве и потребуют оттягать у нас полстраны, пока мы будем друг друга резать. Чтобы этого не случилось, цесаревич должен пасть. Так им и скажи: кровь великого князя скрепит союз между народами».

– Кровь великого князя скрепит союз между народами, – повторил Бестужев, мелко дергая правым усом. От объяснений с ляхами у него начинался нервный тик.

– Мы предоставляем вам свои каналы связи с европейскими обществами, соглашаемся действовать одновременно, уничтожить расквартированные в Польше русские войска…

– Блокировать! – подскочил Бестужев. – Уничтожить мы просим одного Константина.

– Нам же видится наоборот. – Гродецкий выпустил в лицо собеседнику клубы едкого дыма, отчего слабый грудью поручик закашлялся.

– Так вы берете на себя Константина?

– Мы подумаем.

Варшава.

В дверь постучали. Константин Павлович вздрогнул. Вечер разливался над озером в Бельведерском парке. Шелест листвы стихал, и дубрава наполнялась слабыми сумеречными тенями. Чувство покоя отхватывало сердце при взгляде на умиротворяющие картины. Почему люди не живут так же радостно и скромно, как трава и птицы? Почему полны зависти и взаимных обид?

От него уехал брат Николай. Они никогда не были дружны. Сказывалась разница в возрасте. И заносчивый характер младшего. Почему он, Константин, второй сын государя, должен уступать право на трон? Потому что попался в хитро сплетенную сеть?

Дверь приоткрылась. Генерал Курута просунул в щель кудлатую голову.

– Ваше высочество, граф Станислав Потоцкий просит принять его.

Константин вздрогнул. Вот уже третий год он не встречался с этим человеком. Гроссмейстер Великого Востока Польши. Собственной персоной. Какая честь!

В кабинет вслед за Курутой вошел высокий, стройный человек с лицом почти идеальной лепки. Его движения были исполнены достоинства, а голос, когда он поздоровался, – уверенности. Умные глаза смотрели пристально и понимающе. Без настороженности. А остеречься стоило. По долгу службы цесаревич преследовал таких, как незваный гость.

Впрочем, делал это неохотно, о чем знала вся Варшава.

– Ваше высочество простит мою дерзость, – начал граф, присаживаясь. Хотя ему никто этого не позволял. Пустая формальность. Его градус был так высок, что особы императорской фамилии могли бы сами постоять в его присутствии. – Осмелюсь напомнить вам наш разговор двухлетней давности.

В ноябре двадцать второго года имущество масонских лож Варшавы было конфисковано. В Вильно полиция сжигала на улицах гробы, семисвечники, звезды, мертвые головы и еще много чего из ритуальных предметов. Именно тогда Потоцкий, улучив момент, сказал великому князю:

«Вы разоряете людей, влияние которых еще может вам пригодиться».

Пришел час.

– Мы внимательно следили за визитом его высочества Николая Павловича, – гость улыбнулся. – И мы услышали ваш призыв.

– Призыв? – повторил Константин.

– Не отказывайтесь. То, о чем молчат уста, можно сказать иначе.

Напрасно Никс надулся, думая, что спектакль предназначен для него. Те, кому слал приветы со сцены цесаревич, увидели и поняли. Он не мог гласно объявить истину, но хотел, чтобы о ней догадались. И ужаснулись несправедливости.

– Каковы ваши предложения? – с легкой усмешкой спросил Константин.

– Это зависит от того, каковы ваши нужды.

Собеседники несколько мгновений смотрели друг на друга.

– Вас лишили прав, – вкрадчиво продолжал гость. – Их можно вернуть.

– Как? – Цесаревич набычился.

– Наши возможности обширны. Ведь не думаете же вы, что подписка о неучастии в ложах может заставить наших братьев прекратить работы?

Константин покачал головой.

– В Петербурге, так же как и в Варшаве, великое делание продолжается. Пусть тайно, – кивнул граф. – Наши братья помогут вам в обмен на некоторые договоренности.

– Какие?

– Вы догадываетесь, что большинство ваших офицеров – члены лож? Они поддержат вас в критический момент, когда встанет вопрос о короне. То же произойдет и в столице империи. Но при одном условии. Если вы согласны вступить на престол, как конституционный монарх, и гарантировать свободы, вас встретят колокольным звоном.

Повисла пауза.

– Я хочу подумать, – произнес цесаревич.

– Конечно, – улыбнулся Потоцкий. – Только не слишком долго. Ведь предложение может быть сделано не только вам.

Глава 4

Толки

Москва.

– Чтобы книга продавалась, ее надо продавать! – Похоже, эта простая истина не приходила в голову собеседникам Полевого. Издатель диву давался их высокоумной наивности. А в запасе были еще и благородное негодование, аристократическое чистоплюйство, презрение к выгоде и забота об общественном благе. Судьба «Фонтана» ничему не научила!

Беспутный братец Сверчка – Левушка – не скрывал списков, и когда пришло время покупать книгу, владельцы копий не спешили раскошеливаться. Половина тиража застряла на складах.

– Впору пойти застрелить Пушкина, лишь бы сбыть барахло с рук!

Такого кощунства супруги Вяземские простить не могли и с негодованием воззрились на гостя. Его простонародная манера резать правду-матку никак не вязалась с убранной цветами и китайским фарфором гостиной княгини Веры. Работа над «Телескопом» шла полным ходом. Полевой приезжал в Большой Чернышевский переулок за материалами. Князь Петр Андреевич почти не разгибался над столом. Добрая половина того, что должно было составить первый номер, принадлежала его перу, другая – корреспонденция Александра Тургенева. Но мысль пристроить «Онегина» – ну хоть куда-нибудь – не давала Вяземскому покоя. Тем более теперь, когда Сверчка загнали за Можай.

– Как вам не стыдно? – сказала княгиня Вера. – Нужно думать о несчастном поэте. Без копейки денег. Без права выезда из своей пустыни…

– Это настоящее убийство! – поддержал ее муж. – Да наша деревня хуже каторги! Ни книг, ни театра, не с кем слово молвить. Он обречен на гибель. А его талант – на забвение. И потом, на что ему жить?

Полевой едва приметно пожал плечами.

– Остаются только авторские гонорары. А у него на руках один «Онегин». Да где-то бродит по городу раздерганная тетрадь с элегиями, которую он проиграл Всеволожскому в карты.

Николай оживился.

– Нельзя ли ее перекупить?

– Без согласия Пушкина – нет, – отрезал Вяземский. – Чем вам «Онегин» плох?

– Тем, что его у вас нет, – просто отвечал издатель. – Ведь нет?

Вера кивнула. Ей удалось переписать только письмо Татьяны. Остальное Сверчок, наученный горьким опытом, унес и спрятал. Никаких копий. История с «Фонтаном» его разозлила.

– Но Пушкин сам просил меня заняться этим делом. Обещал передать текст первой главы, – начал было Петр Андреевич.