Годы решений - Шпенглер Освальд - Страница 17

Такая же диктатура не просто угрожает сегодня белым народам, но мы находимся всецело под ее властью, причем так естественно, что уже не замечаем ее. «Диктатура пролетариата», то есть диктатура использующих его профсоюзов и партийных функционеров всех направлений является свершившимся фактом, независимо от того, формируют ли они правительства или подчиняют их себе при помощи запугивания «буржуазии». Этого хотел Марий, но потерпел крах из-за отсутствия всякого политического дарования. Но зато его племянник Цезарь имел его предостаточно и завершил страшную революционную эпоху своей формой «диктатуры сверху», которая на место партийной анархии поставила неограниченный авторитет выдающейся личности, той формой, что всегда будет носить его имя. Его убийство и последствия этого уже ничего не могли изменить. Начиная с него, борьба идет уже не за деньги или усмирение социального гнева, но лишь за обладание абсолютной властью.

Эта борьба не имеет ничего общего с борьбой между «капитализмом» и «социализмом». Напротив, класс крупных финансистов и спекулянтов, римские equites («всадники» – лат.), название которых вслед за Моммзеном [140]0 совершенно неверно переводят как рыцарство (Ritterschaft), всегда очень хорошо взаимодействовал с чернью и его организациями, клубами выборщиков (sodalicia) и вооруженными бандами, такими, как банды Милона [141] и Клодия [142]. Они предоставляли деньги на выборы, восстания и подкупы. За это Г. Гракх отдал им провинции для безграничной эксплуатации под прикрытием государства. Своими грабежами, ростовщичеством и продажей в рабство населения целых городов они устроили там ужасную нищету. Кроме того, они стали заседать в судах, в которых теперь могли сами разбирать свои собственные преступления и оправдывать себя. За это они обещали Гракху все, но позволили провалиться и ему, и его всерьез задуманным реформам, как только были закреплены их собственные выгоды. Подобный союз биржи и профсоюзов существует сегодня так же, как и тогда. Он обусловлен естественным ходом развития эпохи, так как соответствует общей ненависти к государственному авторитету и хозяйственным лидерам, которые мешают анархическим тенденциям получения денег без приложения усилий. Марий — такой же политический простофиля, как и многие народные партийные вожди, и стоявшие за ним Сатурнин [143] и Цинна [144] думали так же, как и Гракх; поэтому Сулла, диктатор национальной направленности, устроил после погрома Рима такую ужасную резню финансистов, после которой этот класс больше никогда не оправился. Начиная с Цезаря, он полностью исчезает из истории как политический элемент. Его существование как политической силы было тесно связано с эпохой демократической партийной анархии, и потому он не пережил ее.

Глава 11

Эта революция, длящаяся более века, в своей глубинной основе не имеет ничего общего с «экономикой». Она является длительным периодом разложения всей жизни культуры, понимаемой как живое тело. Распадается внутренняя форма жизни, а вместе с ней и сила, способная в своей творческой деятельности, — совокупность которой и создают историю государств, религий, искусств — найти для нее внешнее выражение после того, как культура, созрев, достигла пика своих возможностей. Отдельный человек в своем частном существовании следует общему ходу событий. Его дела, поведение, воля, мышление, переживания с необходимостью образуют один, пусть даже и не очень значительный, элемент в этом развитии. И если он путает культуру с вопросами экономики, то перед нами уже признак разложения, происходящего внутри него независимо от того, чувствует ли и понимает ли он это или нет. Само собой разумеется, что экономические формы в такой же мере являются культурой, что и государства, религии, мысли и искусства. Но обычно имеют в виду не те формы экономической жизни, которые созревают и исчезают независимо от человеческой воли, а материальный доход от экономической деятельности, сегодня напрямую отождествляемый со смыслом культуры и истории. Его сокращение абсолютно материалистически и механистически рассматривается в качестве «причины» и содержания мировой катастрофы. Сценой этой революции жизни, ее «почвой» и одновременно ее «выражением» является большой город, который возникает в поздний период всех культур. В этом каменном и окаменевшем мире собирается утративший свои корни народ, оторванный от крестьянской жизни, «масса» в самом худшем понимании, бесформенный человеческий песок, из которого можно лепить искусственные и потому мимолетные образования, партии, созданные на основе программ и идеалов организации. Но в нем отмерли силы естественного роста, насыщенного традицией в процессе смены поколений, прежде всего, утрачена естественная плодовитость жизни, инстинкт продолжения семьи и рода. Многодетность, первый признак здоровой расы, становится обузой и высмеивается. Это серьезнейший признак «эгоизма» людей из больших городов, ставших самостоятельными атомами, эгоизма, который не является противоположностью сегодняшнему коллективизму, — между ними вообще нет различия; кучка атомов не живее, чем отдельный атом, — но противоположностью стремлению продолжить свою жизнь в крови потомков, в творческой заботе о них, в сохранении своего имени. В то же время в невероятных масштабах растет голый интеллект, этот единственный цветок, этот сорняк на городских булыжниках. Перед нами не скупая, глубокая мудрость старых крестьянских родов, сохранявшая свою истинность до тех пор, пока жили эти роды, но пустой дух одного дня, однодневных газет, однодневной литературы и народных собраний, дух без крови, критически разъедающий все, что еще осталось от подлинной, то есть естественно выросшей культуры.

Ибо культура является растением. Чем полнее нация репрезентирует культуру, к благороднейшим творениям которой всегда относятся и сами культурные народы, тем решительнее она несет на себе отпечаток стиля истинной культуры, тем сильнее ее рост упорядочен по сословиям и рангам, с благочестивой дистанцией, начиная с укорененного в почве крестьянства и заканчивая высшими слоями городского общества. Здесь важна высота формы, традиции, воспитания и нравов, врожденное превосходство влиятельных родов, кругов и личностей, жизнь и общая судьба. Общество в таком понимании либо остается свободным от рассудочного разделения и фантазий, либо перестает существовать. Прежде всего, оно состоит из иерархий, а не из «экономических классов». Этот английский материалистический взгляд, возникший благодаря Адаму Смиту на почве крепнувшего рационализма и почти сто лет назад превращенный Марксом в плоскую и циничную систему, не станет вернее из-за того, что в настоящее время проник всюду и подчинил себе все мышление, видение и волю белых народов. Он является признаком падения общества — и больше ничем. В конце нашего века люди будут с удивлением спрашивать себя, как могла всерьез восприниматься оценка общественных форм и ступеней с точки зрения «работодателей» и «наемных рабочих», то есть в соответствии с тем количеством денег, какое отдельный человек имеет или хотел бы иметь в качестве имущества, ренты или заработной платы, но не в соответствии с характером сословия и тем способом, каким они зарабатываются и превращаются в подлинное состояние. Такова точка зрения пролетариев и выскочек, которые в принципе представляют собой все тот же тип, все те же растения на городской мостовой, от воров и уличных агитаторов до биржевых спекулянтов и партийной политики.

«Общество» означает наличие культуры, формы, вплоть до мельчайших оттенков в поведении и мышлении, формы, которая образовалась в результате длительной дисциплины целых поколений. Это строгие нравы и взгляды на жизнь, которые пронизывают все бытие тысячами обязанностей и связей, никогда не высказываемых и редко осознаваемых. Тем самым все причастные к нему люди делаются единым живым целым, часто далеко выходящим за границы отдельных наций, как дворянство эпохи крестовых походов и XVIII века. Это определяет ранг; это означает «жить в мире». Еще у германских племен единство почти мистически обозначалось понятием чести. Честь являлась силой, которая пронизывала всю жизнь родов. Честь отдельного лица была только чувством безусловной ответственности отдельного человека за честь сословия, профессии, за национальную честь. Отдельный человек проживал свое бытие вместе с общностью, и бытие других было одновременно его бытием. Если он что-то совершал, то за это отвечали все, и в то время человек умирал не только духовно, если покрывал себя бесчестьем, если его чести или чувствам его ближних наносилось смертельное оскорбление его собственной или чужой виной. Все, что называется «долг», предпосылка всякого настоящего права, базовая субстанция каждого благородного обычая, происходит из чести. Свою честь имеет крестьянство, равно как и каждое ремесло, купец и офицер, чиновник и древние княжеские роды. У кого ее нет, кто «не придает значение» тому, чтобы отстаивать ее перед самим собой и себе подобными — тот является «подлым». Именно это противоположно благородству в понимании любого настоящего общества, не бедность, не недостаток денег, как мнит жадность сегодняшних людей, когда утрачены всякий инстинкт приличия и всякая интуиция, а общественные манеры всех «классов» и «партий» стали одинаково вульгарными.