Секта эгоистов - Шмитт Эрик-Эмманюэль - Страница 8

После выражения этой взаимной радости г-н де Лангенхаэрт поднялся на сцену. Лицо его озарялось выражением такого блаженства, какого я еще ни разу у него не видывал, — после я узнал, что этот человек был счастлив только оттого, что просто думал.

— Как прекрасно, друзья мои, видеть всех нас собравшимися здесь с единственною целью — искать истину. Итак, я объявляю Парижскую школу эгоистов открытой.

Весь немногочисленный класс громко зааплодировал, и присутствующие снова обменялись радостными приветствиями.

Г-н де Лангенхаэрт с энтузиазмом продолжал:

— Возьмем за основу следующее положение: я сам являюсь всем миром, всею реальностью и ее источником, и попытаемся его осмыслить. Я предлагаю для начала совместить этот тезис с теорией ощущения. Ибо из чего происходят наши идеи? Невозможно отрицать, что…

Тут булочник-рогоносец прервал его:

— Не понимаю, по какому праву вы берете слово и занимаете сцену. Довольно строить из себя ученого доктора, ибо на самом деле это я, и только я один, являюсь источником всего сущего и мир — это я. Долой, немедленно слезайте оттуда, я вам сейчас все объясню.

Г-н де Лангенхаэрт пристально посмотрел ему в глаза, а затем с улыбкой пробормотал:

— Ну будет, будет, ведь так же гораздо удобнее.

Этот человек явно обладал какой-то силой, ибо булочник тотчас послушно вернулся на свое место.

— Итак, теория ощущения является единственной, которая способна разумно обосновать…

— Прошу извинить за то, что я вас перебиваю, — произнес надменный вельможа, — но мне непонятно, почему вы позволяете какому-то нелепому кулю с мукой утверждать, будто он — источник всего сущего, в то время как творец мира — это я, о чем мы с вами, вдобавок весьма любезно, согласились на прошлой неделе. Я не могу допустить, чтобы здесь звучала подобная чушь.

— Нет уж, позвольте, творец мира — это я, — сказал часовщик.

— Да нет же, я, — сказал профессор греческого языка.

— А я вам говорю, это я! — снова вмешался булочник.

— Нет, я.

— Нет, я!

— Нет, я!..

Все двадцать поднялись со своих мест и принялись орать и размахивать руками. Удивленный зритель, г-н де Лангенхаэрт, словно вдруг ощутив сильнейший приступ мигрени, сжал голову обеими руками.

Однако вопли в зале не утихали; булочник принялся колотить своего соседа, профессор греческого оглушил своего увесистым словарем, вельможа, подпрыгивая и перебегая с места на место, раздавал налево и направо пинки своим изящным башмаком, метя в самые уязвимые места. В воздухе мелькали перья, трости и самые разнообразные метательные снаряды, звучали проклятия и звонкие оплеухи; в несколько минут занавес был сорван, скамьи опрокинуты, и накал потасовки достиг своего апогея.

Мы с Сюзон побежали к колодцу во дворе и, вернувшись, окатили разгорячившихся мыслителей несколькими ведрами ледяной воды. Я велел им тотчас же рассесться по своим местам. Г-н де Лангенхаэрт вышел из своего оцепенения, с ужасом оглядел своих промокших до нитки собратьев и сухо объявил, что разъяснит им причину случившегося беспорядка на следующем занятии. Каждый возомнил, что это именно его правота и превосходство будут наконец публично установлены на будущей неделе, и они разошлись почти довольные собранием и друг другом.

Г-н де Лангенхаэрт оставил мне деньги в счет возмещения убытков. Было заметно, что сие происшествие причинило ему глубочайшее страдание.

На второе занятие все пришли опять загодя, и каждый прибыл с лукавым и таинственным видом, какой бывает у человека, готовящего сюрприз своим сотоварищам; они иронически поклонились друг другу, сквозь зубы пробормотав приветствие, и с деланной терпеливостью стали дожидаться оратора.

Г-н де Лангенхаэрт напомнил собравшимся о досадных обстоятельствах прошлого занятия и приготовился дать им подобающее разъяснение.

Но не успел он и рта раскрыть, как, уж не знаю, в силу каких роковых причин, моя великолепная люстра на шестьдесят свечей, которую повесили лишь накануне, с грохотом упала на пол. Она упала между сценой и первыми рядами, и мои шестьдесят свечей, к счастью незажженные, покатились во все стороны, под скамьи и под ноги присутствующим.

Эхо от падения люстры несколько мгновений еще звучало в содрогнувшихся стенах театра.

Вслед за этой катастрофой наступила мертвая тишина.

Затем ледяной голос вспорол всеобщее молчание:

— Кто это сделал?

Тишина зловеще сгустилась.

Другой голос произнес:

— Кто-то хочет, чтобы истина не могла воссиять!

Еще кто-то сказал:

— Это заговор!

— Надувательство!

— Чьи-то происки!

И тут они повскакали на ноги и принялись вопить, одни обличали, другие бранились, третьи угрожали, ибо каждый из этих полоумных был убежден, что остальные хотят помешать окончательному провозглашению его всемогущества. Пять минут спустя дело дошло до рукоприкладства, а еще через пять минут они все были облиты водой, ибо мы с Сюзон уже начали приобретать известную сноровку в обращении с ведрами. Мы силою рассадили их по местам, и г-н де Лангенхаэрт, покачав головою, словно оправляясь от дурного сна, был вынужден употребить все свое самообладание, чтобы назначить им встречу на следующей неделе, обещая пролить свет на это дело. Они ушли в ярости. Наш философ меланхолически извлек из кармана два кошелька в уплату за люстру, и мы с Сюзон пришли к выводу, что этот человек бесспорно заслуживал много лучшего, нежели то, что с ним происходило.

Третье занятие началось в совершенно ледяной обстановке. Они входили по одному, молча и словно нехотя, злобно поглядывая друг на друга и не здороваясь. У меня возникло подозрение, что некоторые прятали под плащом оружие; Сюзон вполголоса призналась мне, что, пожалуй, предпочла бы содержать притон для контрабандистов, нежели устраивать у себя собрания философов.

Г-н де Лангенхаэрт, казалось, хранил полное спокойствие.

— Дорогие друзья, разногласия, возникшие между нами в ходе предыдущих занятий, были, в сущности, весьма понятны и предсказуемы. Все мы стали жертвами недоразумения, а именно той путаницы, которую наша речь вносит в наши идеи. Ибо это именно язык вводит нас в заблуждение. Следует признать, господа, что язык наш отнюдь не философичен.

В самом деле, говоря: «Каждый из нас есть мир и источник всего сущего», я вношу раскол между нами и противоречу сам себе. Но если я говорю: «Я один есмь весь мир и источник всего сущего», я не только остаюсь в согласии с самим собою, но и любой, кто повторит мою фразу, сможет признать ее справедливою относительно самого себя. Ибо каждый из нас в глубине души полагает именно так: «Я один есмь весь мир и источник всего сущего», не так ли?

Собравшиеся согласились.

— Таким образом, все дело в языке. Грамматика и обычай принуждают меня различать шесть лиц: я, ты, он, мы, вы, они, тогда как в действительности их только два — я и мои идеи. Отвергнем бесполезное, зачеркнем лишнее и сведем спряжение к его истинным границам.

Пусть теперь каждый повторяет за мной: «С нынешнего дня я философически реформирую свою речь, изгоняя из нее вредные местоимения „ты“, „он“, „мы“, „вы“, ибо я один есмь весь мир и причина всего, и при помощи этой грамматической чистки я избавляюсь от невыносимой головной боли, что до сих пор непрерывно терзала меня».

И все повторили хором, как во время богослужения:

— С нынешнего дня я философически реформирую свою речь, изгоняя из нее вредные местоимения «ты», «он», «мы», «вы», ибо я один есмь весь мир и причина всего, и при помощи этой грамматической чистки я избавляюсь от невыносимой головной боли, что до сих пор непрерывно терзала меня.

Г-н де Лангенхаэрт продолжал:

— Отныне, если кто-либо из моих созданий говорит «я», я должен в свою очередь слышать и думать тоже «я», и тогда мои слова не могут быть оспорены.

И они раздельно, чуть не по складам, повторили: