Евангелие от Пилата - Шмитт Эрик-Эмманюэль - Страница 32

Как я закончил вчерашнее письмо?

Уже не помню.

Мысли с трудом копошатся в моей голове.

Факты сильнее любой логики. Факты бешено несутся вперед. Они сворачивают на неведомые пути. Они уходят в пустыню. Клавдия уверяет меня, что их, эти факты, надо отслеживать и по ним воссоздавать мысль. Я не в силах делать это. Слабость ли это? Я не могу отбросить здравый смысл, я цепляюсь за альтернативу, которая требует, либо он действительно мертв, либо действительно жив, но ни то и другое вместе. В эти последние дни, как ты мог прочесть, я прибегал к хитростям рассуждения, чтобы сохранить веру… в рассуждение. И каждый раз меня опровергали. Каждый раз я получал пощечину от реальности, от реальности упрямой, абсурдной, невозможной, немыслимой, неприемлемой, повторяющейся, упорной, ужасающей, ошеломляющей.

Не только Клавдия видела Иешуа в то время, как я держал его двойника в темнице Антониевой башни. В ту же ночь Иешуа явился своей матери, потом Хузе, управителю Ирода. И каждому он объявлял «Радостную Весть».

Я не понимаю, что это за радостная весть. Вначале я решил, что речь идет о его воскрешении, ибо, наверное, приятно вернуться из страны мертвых. Но Клавдия уверила меня, что нельзя соглашаться со столь эгоистичным и личным толкованием. Иешуа жил не ради себя. И умер не ради себя. А потому и вернулся не ради себя.

Иешуа принес весть, касающуюся всех людей. И это тем более очевидно, что он решил явиться ей, римлянке. Но она, несмотря на его выбор, еще не в силах оценить смысл этого явления. Она уверена, что с его стороны будут и иные знаки…

Представь себе мое положение… Я могу поставить под сомнение любые свидетельства, но не свидетельство Клавдии Прокулы. Я могу заткнуть уши и не слушать ничьих рассказов, ничьих жалоб, ничьих утверждений, ничьих обвинений, ничьих опровержений, если только они не исходят от Клавдии Прокулы. Я даже начинаю подозревать, что Иешуа нарочно явился моей супруге. Своим явлением он решил добраться до меня, убедить. Но в чем? Почему он идет на такой риск? Что он хочет мне сказать?

Зачем одновременно показываться и прятаться? Зачем это переплетение присутствия и отсутствия? Как бы поступил я, будь, как он, несправедливо осужден и чудом восстав из мертвых? Либо бежал за границу, чтобы скрыться от палачей и не попасть в их руки. Либо воспользовался чудом, открыто показываясь всем, ибо меня защищала бы репутация неуязвимости. И мое поведение было бы однозначным. Либо исчезнуть. Либо явиться всем. Но Иешуа действует против любой логики. Он хитрит, идет кружным путем, выбивает противников из седла, окружает себя тайной.

Как я могу преследовать и искать противника, чьих поступков не понимаю?

Я пытался допросить Клавдию, пытался добиться от нее объяснения. Но Клавдия, столь же обескураженная, как и я, хотя и по другим причинам, тоже не в силах разобраться в намерениях назаретянина.

— Надо, — посоветовала она, — получше разобраться в текстах еврейского Закона.

Поэтому я решил отправиться за консультацией к Никодиму, члену синедриона, которого здесь считают ученым доктором, экспертом и знатоком тончайших деталей религии Моисея.

Клавдия упросила меня взять ее на эту беседу. Она сказала, что мы должны укрыться под просторными плащами паломников, поскольку может вызвать удивление, что прокуратор Рима и его супруга отправились с визитом к Никодиму. Особое недовольство мог выразить Кайафа, ибо он знал, что Никодим обладает всеми качествами, чтобы его в один прекрасный день назначили новым главой синедриона.

Облачившись в плащи, мы отправились в квартал горшечников, пересекли площадь Невинных и постучали в низкую дверь.

Никодим открыл нам не сразу. Когда он разглядывал нас через решетку глазка, я приподнял голову, чтобы он мог меня узнать. Щелкнули замки, он впустил нас и тщательно запер двери.

Я не ожидал, что дом Никодима может так выглядеть. Я думал, что он полон свитков, манускриптов. А увидел лишь пустые полки и разбитую кружку.

Он догадался о моем недоумении.

— Все мое добро конфисковано. Кайафа упрекает меня в том, что я слишком рьяно прислушивался к словам Иешуа, что стремился избежать процесса, а потом провожал его до могилы. Он, священники и фарисеи простили бы меня, если бы Иешуа удовлетворился тем, что умер на кресте. Но с тех пор как он объявился, их гнев обрушился на меня. А поскольку они исходят яростью от бессилия, они превратили меня в козла отпущения.

Никодим улыбался.

— Пока они еще не отобрали у меня дом отца. Думаю, через неделю они заберут и его, лишив меня всего.

Похоже, это его не волновало. Никодим был счастлив, многоречив, и я чувствовал, что мне даже не стоит задавать ему вопросы, ибо он сам скажет все, что знает.

Он налил воды в две оставшихся у него кружки.

— Мы живем в необыкновенное время. У нас удивительная привилегия быть свидетелями, когда Вечное становится мирским. Какое счастье! Почему мы? Почему здесь и сейчас? Спасибо, Господи! Моисей первым объявил, что явится пророк, чтобы основать новое Братство. Потом Давид, Иезекииль, Осия, а в основном Иеремия в озарении предсказали приход и дела Мессии. И Иешуа пришел. И только он, в отличие от других истинных пророков и лжемессий, только он, Иешуа, исполнил одно за другим все пророчества, сделал все, что было объявлено. Изначально было предсказано, что Мессия родится в Вифлееме, и Иисус там родился. Что вершина его проповедничества придется на Иерусалим, и Иешуа пришел и вызвал здесь бунты. Когда он достиг зрелого возраста, Иоханан Омывающий, последний пророк перед Мессией, узнал его среди безымянной толпы, преклонил перед ним колена и возвестил, что долгожданный Мессия пришел на землю Палестины. После этого события ускорились, а Иешуа умножил предсказания пророков. «Скажите дочери Сиона! Вот царь твой направляется к тебе. Он кроток нравом, восседает на осле, на молодом сыне ослицы вьючной». Как предсказал Иезекииль, Иешуа вошел в Иерусалим, восседая на маленьком ослике, которого еще никто никогда не седлал; люди, признав знак, стелили на его пути свои плащи, остальные бросали ветки, срезанные в полях; те, кто шел перед ним, и те, кто следовал за ним, кричали: «Осанна сыну Давида! Благословен грядущий во имя Господне!» Там, на Голгофе, по словам Захарии, должен был в конце времен явиться Бог. Разъяренные священники Храма приказали детям, кричащим в Храме, молчать, а Иешуа возразил им: «Вы никогда не читали в Писании: „Та хвала для тебя совершенна, что исходит из уст детей и грудных младенцев?“» Конечно, многие утверждали тогда, что Иешуа пользовался знанием Писания, чтобы подготовить ответы и свои перемещения. Но если он мошенник, то почему берет на себя риск делать предсказания? Вспомните о его гневе в Храме, когда он опрокинул лавки менял и торговцев голубями, сломал загородки, за которыми стояли волы и овцы, которых собирались продать, когда он плетью изгнал торговцев из Храма. Он оправдывал свой поступок Писанием: «Дом Мой будет назван домом молитвы для всех народов, а вы превратили его в разбойничий притон». Потом берет на себя риск сам высказать пророчество: «Разрушьте этот Храм, и Я в три дня воздвигну его». Священники ничего не поняли и смеялись над ним: «Сорок шесть лет строился этот Храм, а ты воздвигнешь его за три дня!» Однако именно это он и сделал. Но мы этого до сих пор не поняли. Храм, о котором он говорил, это — его тело. А тело свое он воскресил за три дня! За три дня!

Услышав это слишком решительное утверждение, я хотел возразить, что все построено на игре слов, но Клавдия остановила меня, сжав руку.

— А пророчества требовали, — спросила Клавдия, — чтобы вашего Мессию казнили на кресте, как обычного вора?

— Безусловно. Исайя предупредил нас об этом. «Раб мой будет благоуспешен, — сказал Господь, — возвысится и вознесется, и возвеличится. Как многие изумлялись, смотря на Тебя, — столько был обезображен, паче всякого человека лик Его, и вид Его — паче сынов человеческих! Он истязуем был, но страдал добровольно, и не открывал уст Своих; как овца, веден был Он на заклание, и, как агнец перед стригущим Его безгласен, так Он не отверзал уст Своих. От уз и суда Он был взят; но род Его кто изъяснит? ибо Он отторгнут от земли живых; за преступления народа Моего претерпел казнь. Ему назначили гроб со злодеями, но Он погребен у богатого, потому что не сделал греха, и не было лжи в устах Его». Вы, римляне или греки, вы не можете себе представить ни одного из своих богов, стремящихся к свершению в уничижении, вы путаете святость и героизм. А мы умеем ощутить смысл муки. Мессия принимает смерть ради спасения всех остальных. На крест он несет не свои грехи, а грехи всего народа. «Господу угодно было поразить Его, и Он предал Его мучению, — говорил Исайя. — Душа Его принесет жертву умилостивления. Он понес на Себе грех многих и за преступников сделался ходатаем». Поскольку он познал страдание, поскольку он принял его, он взял на себя все наши грехи. Он просит нас признать свои грехи, искупить их и, как он, воскреснуть. Вы знаете, даже мельчайшие детали Писания подтвердились. Говорилось «кость Его да не сокрушится», и ты, Пилат, не отрубил ему конечности, не казнил его на дыбе. Его сняли с креста невредимым, я могу это засвидетельствовать, ибо был там вместе с Иосифом из Аримафеи. В Писании сказано: «Будут смотреть на Того, кого пронзили». Это говорилось о твоих легионерах у подножия креста. «Из сердца его потекут реки живой воды», и я могу засвидетельствовать, что, когда твой солдат вонзил копье в его грудь, из его груди хлынула вода, смешанная с кровью. Разве это не чудо? Однако сегодня и меня охватили сомнения. Слишком отвратительный спектакль вернул меня к детским снам. Я, как Кайафа, как священники, как большинство из нас, ждал Мессию во славе, видел в нем сильного, могучего человека, который придет, как великий полководец или великий царь. Я верил, что Мессия явит свое величие во плоти. А потом мне, как и моим братьям, ибо я учитель Закона, хотелось воспринимать слова пророчества буквально. И когда Давид говорил, что Мессия освободит свой народ от врагов, я вначале, как и прочие, решил, что он освободит нас от римлян. Я не сразу сообразил, что враги, от которых нас освобождает Иешуа, прежде всего наши грехи.