Евангелие от Пилата - Шмитт Эрик-Эмманюэль - Страница 10

Покидая дворец, я лишь укрепился в своем решении. Я порвал с общественной жизнью. Я отказался от всего. Я завершу свой жизненный путь в одиночестве, уйдя в пустыню. Я бросил все. Осталось распустить нашу группу, объявить о решении ученикам.

К несчастью, мы прошли через Наин, а после того как пересекли эту деревню, будущее мое стало мне совершенно ясным…

В Наине, что к югу от Назарета, я бывал не единожды со времен моего детства. Когда мы с учениками подошли к поселению, нам встретилась похоронная процессия. Хоронили мальчика по имени Амос.

Его мать Ревекка, Ревекка моей юности, Ревекка, которую я любил и которую едва не взял в жены, шла впереди, безвольная, покорная, словно ее приговорили и к пожизненному заключению. Несколько лет назад она овдовела. Амос был ее единственным сыном, теперь она потеряла все. Когда ее огромные глаза устремились на меня, я не увидел в них ни горечи, ни гнева, ни возмущения. Ее глаза словно говорили, что мне повезло остаться без семьи и заниматься делами всего человечества, страдать за всех, а не за отдельного человека.

Я ощутил и жалость, и собственную вину. Будь я ее спутником жизни, ощутила бы Ревекка тоску утраты?

Меня охватило какое-то вдохновение, и я попросил процессию остановиться и показать мне ребенка. Я подошел, взял руки Амоса и погрузился в молитву, самую отчаянную молитву в своей жизни.

— Отец мой, сделай так, чтобы он не умер. Одари его правом на жизнь. Верни счастье его матери.

Я ушел в молитву, как отчаявшийся человек, я не ожидал ничего, молитва была пещерой, где я мог спрятать свою печаль.

Пальцы ребенка вцепились в мои руки, и малыш медленно сел.

Радостные крики раздались вокруг меня, обе процессии слились в едином порыве счастья: и мои ученики, и несколько мгновений назад погруженные в траур селяне. Только мы трое стояли онемев, вопрошая себя, что же произошло, и не осмеливаясь поверить в случившееся: Ревекка, ребенок и я.

В тот же вечер ребенок вновь заговорил. Они явились ко мне вместе, Ревекка и ее сын, и осыпали меня поцелуями. А я замкнулся в молчании.

В полночь, когда я сидел под оливковым деревом, ко мне подошел Иегуда:

— Иешуа, когда ты перестанешь отрицать очевидное?! Ты его воскресил.

— Я в этом не уверен, Иегуда. Ты, как и я, знаешь, как трудно распознать смерть. Скольких людей похоронили заживо? Наверное, поэтому мы часто оставляем наших покойников в пещерах. Быть может, ребенок вовсе не был мертв? А просто крепко уснул?

— Веришь ли ты сам в то, что Ревекка, его мать, могла ошибиться и отнести своего заснувшего ребенка на кладбище?

Я снова замолчал. Я не хотел произносить больше ни слова, ибо, открой я уста, с моего языка, вместо благодарности Отцу моему за исполнение молитвы, посыпалась бы брань за подобные знаки, за подобные страхи! Я отказывался. Я не хотел, чтобы он таким образом выделял меня среди других, ибо знал, к чему это обязывает меня. Я отказывался! Я отказывался от такой судьбы! У меня было ощущение, что я сражаюсь с Богом. Он хотел навязать мне свою победу. Он меня обезоруживал. Он отнимал у меня сомнения. Чтобы я стал посланцем Бога, он должен был убедить меня. Но я знал, что Он не был сильней меня, что Он ничего не добьется без моего согласия. У меня были шансы. Я мог отвергнуть его знаки. Я мог уйти от пробуждения, остаться в смутном мире своих вопросов. Я поднял бунт, не ослабев.

Утро очистило небо, прокричал петух, и я заснул от изнеможения.

Когда я открыл глаза, то согласился, что Бог очень сильно любит меня.

Я позвал Иегуду, своего любимого ученика. Я знал, что не смогу преподнести ему лучшего подарка, чем те слова, которые собирался произнести.

— Иегуда, я не знаю, кто я есть на самом деле. Но знаю, что во мне живет нечто большее, чем я. Я также знаю по той любви, которую Бог проявляет ко мне, что Он ждет от меня многого. И тебе, Иегуда, я говорю: я заключил договор с самим собой. И договор скреплен кровью моего сердца. Я именно тот, кого ждет весь Израиль. Теперь я уверен, что я действительно сын Бога.

Иегуда бросился на землю, обхватил мои лодыжки и долго держал их. Я чувствовал, как меж пальцев моих ног текут его горячие слезы.

Бедный Иегуда! Он, как и я, испытывал непомерную радость. Но не знал, ни к какой ночи приведет нас это утро, ни того, что потребует от нас эта сделка.

Сегодня вечером в саду меня ищет смерть. Оливковые деревья стали серыми, как земля. Сверчки занимаются любовью под снисходительным взглядом свахи-луны. Мне хотелось бы стать одним из двух голубых кедров, чьи ветви по ночам служат пристанищем для голубок, а днем накрывают тенью небольшие шумные базары. Как они, я хотел бы обзавестись корнями, стать беззаботным и рассыпать семена счастья.

Вместо этого я сею семена, всхода и созревания которых мне не суждено увидеть. Я поджидаю когорту, которая явится, чтобы арестовать меня. Отец мой, дай мне силы в этом саду, равнодушном к моей тоске, одари меня мужеством исполнить до конца то, что я в своем безумии счел своим долгом…

В дни, последовавшие после моей тайной сделки с самим собой, Ирод арестовал Иоханана Омывающего и заключил его в крепость Махерон. Иродиада, его новая супруга, требовала головы пророка, который осмелился порицать ее брак.

Обеспокоенный Иоханан прислал мне из своего заточения послание.

«Действительно ли ты тот, кто должен явиться? Христос ли ты? Или мне надо ждать другого?»

Я знал, что Иоханан сомневается. Не в себе, а во мне. Он удивлялся, что я провожу время с людьми из народа; он упрекал меня, что я сытно ем и утоляю жажду вместе со своими учениками, ведь сам он был аскетом. Он не понимал, почему я медлю с объявлением, кто я есть на самом деле.

Я ответил посланцам:

— Передайте Иоханану то, что я сделал: слепые прозрели, обезноженные пошли, прокаженные излечились, глухие услышали, радостная весть объявлена. Да пребудет он в счастье и вере! Я не разочарую его.

Впервые я заявил, что готов принять свою судьбу. К несчастью, посланцы не успели передать ему мое послание. Иоханана обезглавили.

Ученики мои, которые вначале последовали за Иохананом, неистовствовали:

— Возьми власть, Иешуа! Не позволяй, чтобы казнили праведных! Пора основать свое собственное Царство, мы последуем за тобой, вся Галилея последует за тобой. Иначе и тебе отрубят голову, как Предтече, если не обойдутся с тобой еще хуже!

Я слушал их возмущенные речи, но не мог с ними согласиться. Чем больше я размышлял, тем яснее ощущал, что не должен занимать чужого места, требовать себе трона. Я не был властителем людей, я был властителем душ. Да, я хотел изменить мир, да, я хотел изменить его радикально, но не так, как меня к этому подталкивали. Я не стану возглавлять народный мятеж, не встану во главе бедняков, слабых, отверженных, женщин, чтобы взять Палестину, опрокинув существующую власть, отбирая почести и богатства. Это могли сделать другие, вдохновившись моим примером. Революция, к которой я призывал, была революцией внутренней, духовной. У меня не было намерения завоевывать внешний мир, мир Цезаря, мир Пилата, мир банкиров и торговцев. Мои главные устремления касались внутреннего мира.

— Земля была отдана людям, во что они ее превратили? Вернем ее Богу. Устраним нации, расы, ненависть, злоупотребления, эксплуатацию, почести, привилегии. Обрушим лестницы, которые возносят одних людей выше других. Уничтожим деньги, которые создают богатых и бедных, властителей и подчиненных, деньги, которые плодят зависть, скупость, неуверенность в себе, войны, жестокость, деньги, которые возводят стены между людьми. Расправимся со всем этим в своей душе, уничтожим дурные мысли, ложные ценности. Никакой трон, никакой скипетр, никакое копье не может очистить нас, открыть нас для истинной любви. Врата в Мое Царство находятся в каждом из нас, это — идеал, греза, мечта, ностальгия. У каждого бьется свое сердце, есть свое личное, чистое желание. Кто не ощущает себя сыном Отца, которого не знает? Кто не хотел бы признать в каждом человеке брата? Мое Царство уже существует, оно в надеждах и мечтах. Порыв любви постоянен, он горит, как пламя, но пламя это робкое, слабое, его пытаются задуть. Я говорю только ради того, чтобы внушить вам мужество стать самими собой, познать отвагу любви. Бог, даже если он здесь, требует постоянного совершенствования. И Бог не страдает от робости.