Гражданин Уклейкин - Шмелев Иван Сергеевич - Страница 6

— Ей-богу бы, нипочем не прорезал!.. Ну, сдавай…

— Во-ро-на! Без двух бы сидел!.. Сдавай, что ль… Уклейкин выбрал момент, когда все стихло, и сказал вкрадчиво:

— А вот будут выбирать…

— Н-ну?..

Теперь уже все смотрели на него. А он, изгибаясь и делая серьезное лицо, мял картуз и говорил вкрадчиво:

— Вы, конечно, как вам все известно… справиться бы мне надо… Что, меня запишут, чтобы выбирать?..

— Что-о?.. Ах, шут… Ан-некдот!.. Пр-рямо в члены!..

Фельдшер закатился. Игравшие сдали и подошли. И всем стало весело.

— Ха-ха-ха… Вы-би-рать?.. Выбирать хочешь?.. Ха-ха-ха… А-не-кдот!.. Хо-чешь?..

— Да ведь… как сказать… Антересуюсь я, конечно…

— Ха-ха-ха… Ай, шут его дери!.. Водки ему!..

— Постой!.. Васька!.. Да дай, леший, сказать… По-го-ди… Ежели ты имеешь право… Да не лезь, Васька!..

— Надо ему… заряд дать!

— Уж я этого-то не знаю… — растерянно говорил Уклейкин. — Один я работаю…

«Пьяные они все… — подумал он. — Смеются, черти…»

— А может, квартира у него?.. Есть у тебя квартира? — спросил кто-то.

— Как же-с… жена при мне…

— Ну, и выбираешь, значит… В комиссию заяви — и все…

— В комиссию?.. Это куды ж?.. в суд, стало быть?

— В сенат!.. Пр-рямо… и без разговоров… — не унимался фельдшер. — Жалобу пиши!..

Попробовал объяснить хозяин и путался. Писец из управы уверял, что это «очень просто» и «не может возникать никаких противоречий», А фельдшер держал Уклейкина за плечо, тыкал в грудь пальцем и говорил:

— Понимаешь, голова садовая?.. Ты… наплюй!.. Понимаешь… брось!.. Куда тебе, к черту… наплюй!..

— Васька, не сбивай!.. Ты вот что… Иди…

Уклейкина сбили с толку. Он хлопал глазами, повертывался то к одному, то к другому и не понимал ничего.

Есть какой-то срок, но можно подать жалобу.

Есть комиссия одна, и есть комиссия другая. Надо обязательно идти в участок. Если там не выдадут свидетельства, тоже можно подать жалобу. Потом надо идти в управу. Где-то поставят печать и пришлют повестку.

Дергали за руки, спорили и ругались, и теперь Уклейкин понял ясно, что господа выпивши, а лохматый фельдшер и совсем готов.

— Понял? Это — главное… удостоверение…

— Удостоверение!.. Про квартиру… та-ак…

— Ну, ну… ну, вот и понял…

Нападала тоска. Опять везде петли, печати, комиссии, жалобы…

— Стало быть… в управу?..

— Тьфу ты, черт… Ничего не понял… Сперва ты…

— Дозу ему дать!.. Сейчас прояснит… Господа!.. Послушайте!.. Черти… Спирту ему!.. Уклейкин! Чертушка!.. Плюнь! — кричал фельдшер, настраивая гитару.

— Погоди, я ему сейчас… Погоди!.. Ты сейчас…

— Ни черта не объяснишь… Ты вот что… Первым делом… шпарь в участок… Понял?..

— Ну?.. — упавшим голосом протянул Уклейкин, бегая глазами по столу.

— Ну вот… в участок. Там тебе дадут…

— В шею!.. Романс без слов…

— Черт знает что… Васька!!

Лицо Уклейкина вспотело. Взмокла рубаха. Лучше бы уж в другой раз зайти. Он уже начал пятиться к двери.

— Господа!.. Не то… Ей-богу, не то!.. Это непопулярно… Беру слово!.. Уклейкин!.. Шшш… Семен, дай Ваське гитарой по башке!.. Господа!.. Надо ему заявление написать… В сознании такого человека… гм… который… Прямо заявление ему написать…

— Правильно!.. Обязательно…

— Водки ему!..

— Мы это сразу… Уклейкин!..

Встрепенулись. Рвали и комкали бумагу. Спорили.

— Круче!.. Заворачивай! — кричал фельдшер. — «Пей!.. Пе-ей!.. То-ска-а-а… прррой-де-от!..»

Фельдшер протягивал стакан.

— Зарекся так что… — закрутил головой Уклейкин и даже зажмурился. — Ни капли…

— Какие, черрт, капли… Пей!.. Только… прими… Все постигнешь…

Уклейкин покосился на водку, чмокнул и вздохнул.

— Ведь зарекся я…

— Ду-ура… Зарекалась свинья… Пей!.. Ну, вот и… постигнешь… А все-таки ты… черт…

— Подмахивай!.. Да не сюда… во-от… Выводи… Перышко скользило в сухих, мозолистых пальцах. Приятно позванивало в голове. И веселый народ кругом.

— Так. Пропил руку-то… Прыгает…

А фельдшер опять протягивал граненый стаканчик.

— Зарекся ведь… — с тоской в голосе сказал Уклейкин. — Ну-с… по случаю разве хорошей конпании…

Еще объяснили и еще поднесли. Он уже сидел на стуле, в пальто, вежливо вытирал пальцы о скатерть, сморкался в рукав и сплевывал. И хотелось поговорить. Игроки уже щелкали картами и ругались.

— Теперь я все проник… скрозь… Покорно благодарим. Соблюдаете нас… господа хорошие…

— Не р-распространяйсь… Романс без слов… Наплюй!

— Не-ет… я к тому… что, которые не шпана… Так я говорю?.. Ученые люди, которые за нас… раскроют все… всю правду… Правильно я выражаю?..

— Ты не воображай… ты не… заноси… Р-романс без слов…

— За-чем… Я понимаю… они произошли… скрозь… Ужли ж ничего не будет, а?.. Господа хорошие!..

Уклейкина не слушали, но он и не собирался уходить.

— Глотай, и… все!.. Бурликоши ему!.. Лей горькой! Вот тебе бурликоша… Дерзай!..

Уклейкина разбирало. Было тепло и людно, и не хотелось уходить. А фельдшер уже успел хватить «под гитару» и заливался:

— Уклея! чертушка!.. Наплюй!.. Ты не рассы-соливай…

Хозяин осоловел совсем и что-то мычал, а игроки хлестались картами и тыкали друг в друга пальцами.

— Козыря не положил!.. Тут тебе не… клуб!..

— А под даму?.. Слепой черт!.. Вот тебе двойка, вот тебе ко-о-зырь!.. А-а… Думал!..

— Ни туза, ни черта, а «без ко-озыря»… Сапог!..

— Как туза не показал? А после паса пики сказал?..

— «Без козыря» кричал!.. Ну, три онера… два туза…

— Да я… Господа обходительные!.. А? житель я ай нет?.. И пож-жалуйте!.. А? Не приступись… а?.. Сахар… карасий… все!.. А ежели я желаю… а?.. А он чичас себе в кар-рман… Эт-то почему?.. Разе есть такой закон, а?.. Даже… за границей… нет… Пр-равильно я объясняю, а?..

— Шут ты, и больше никаких… Уклея!.. Анекдот ты, анафема!.. Ты… знаешь, ты кто? а?.. Постиг ты это, а?.. Ты… я тебе объясню… Ты… гра-жданин!.. Эт-то уж… романс без слов… Ты хор-рошо… делаешь. И я тебя… хвалю… Наплюй!..

— Об-разованные люди… напоили вы меня… господа хорошие… я все… проникаю… Жалеючи меня… и моего семейства… которое… при моем употреблении…

— И плетет… ну тя к шуту!..

— И Пал Сидорыч… который утешитель… Хуже его, што ль!.. Теперь я…

Он пошарил рукой в кармане.

— Господа ученые… напоили вы меня…

Когда Уклейкин очутился на улице, он двинулся вперед и ткнулся головой в фонарь, подержался, нашел точку опоры, шатнулся и ударился плечом в забор. И остановился.

Черная, с подмороженной грязью, улица, с мутными отсветами окон, скудными желтыми огнями редких фонарей, скучно уходила в черноту и сиротливую пустоту, к заставе, где уныло торчат гнилые сараи живодерни.

А вверху тоже была чернота, но чернота зовущая, чистая, как дорогой бархат, бездонная и нестрашная.

Блестящие тьмы толпились в ней, тьмы недосягаемых вечных огней, негасимых мировых лампад.

Неслышным бегом мерили ее незнакомые звезды, с скрытым сознанием из конца в конец неслышно скользили метеориты. И Млечный Путь широкой жемчужной полосой проложил там ему одному ведомую дорогу.

А Уклейкин стоял, расставив ноги и перебирая карманы, и мучительно пытался что-то такое вспомнить, словно забыл дорогу. И в нем, маленьком, грязном и заблудшем, билась сверкающая точка, билась, гасла и вспыхивала.

— Господа хорошие… обра-зованные люди…

И шел он дальше, высоко подымая ноги, как по глубокой грязи, не зная, куда придет, шел на огонек фонаря. Но огонек колебался и дробился, и Уклейкин старался не потерять его, сбивался на мостовую и снова взбирался на тротуар, натыкался на столбики и все пытался что-то такое вспомнить.