Вяленый пидор - Шленский Александр Семенович - Страница 6

– Дурачок ты еще совсем. Да какой же это желудок? Это у тебя, парень, душа болит, ясен корень! Душу-то вы в своем институте проходили уже? Какая она из себя душа, что вам ученые люди говорят? Жидкая или склизкая как кисель, или может, как пар в баньке?

– Нет никакой души, есть только высшая нервная деятельность. Нам это на нормальной физиологии объясняли и на научном атеизме, – пьяно отбивался Миша, громко икая и все еще периодически всхлипывая.

– Знаешь, у кого души нет? – неожиданно жестко проговорил старик, – У прокурора ее нет! А у остальных людей она есть, даже у ментов, и то ментовская душа имеется.

– Пиздишь ты как всегда, Вяленый! – внезапно гаркнул Чалый, как-то незаметно подошедший под разговор, – Тебе только волю дай попиздеть!.. Пиздеть-то, бляха-муха…все тебе пиздеть…– Чалый постепенно снижал тон, перелезая через скамью и устраиваясь на сидении, – Все тебе пиздеть бля… пиздеть…– с угрюмейшей рожей продолжать бурчать Чалый.

Бывалому человеку сразу было бы видно, что и насупленное лицо, и матерное ворчание – это не более, чем игра, доставлявшая обоим играющим эстетическое наслаждение.

– Кто это пиздит? А ну скажи мне, залупа с отворотом, что я напиздел? – мастерски поддержал игру Вяленый.

– Как это что? Какая на хуй у ментов может быть душа? Это по-твоему что, разве не пиздеж? – одновременно с последним произнесенным словом Чалый вынул за горлышко из кошелки и с торжественным глухим стуком поставил на стол бутылку водки, под завистливые взгляды из-за соседних столиков, а затем снова порылся в своей кошелке и достал три разномастных стакана. Один из стаканов был гладкий, а два граненых, но с разной гранью, один с мелкой, а другой с более крупной, и кроме того, один из граненых стаканов был несколько надтреснут. Все стаканы были грязно-мутные, с темным налетом осадка ближе ко дну.

Нарочито придурковатое выражение моментально сошло с лица старика, и он вновь сделался непоколебимо серьезен.

– Говорят тебе, есть у ментов душа, только она у них ментовская! Хуевая душа, согласен, но и среди ментов тоже попадаются люди. Да и на хуя же мне пиздить, когда я сам проверял! Ну доставай лимон, хули ты бля копаешься?

Чалый вынул из кошелки большую разлохмаченную луковицу и перочинный ножик с узким и длинным, то ли грязным, то ли просто заржавленным лезвием, и положил то и другое на стол рядом с бутылкой и стаканами.

– А где же лимон? – в очередной раз не понял Миша своих новых приятелей.

Чалый разинул рот, и кажется, опять хотел проорать какую-то гневную тираду, но старик его опередил, указав скрюченным пальцем на луковицу:

– Так вот же он! – и отвечая на удивленный Мишин взгляд, пояснил, – Кому жить сладко, у них лимон кислый, чтобы щеки не слипались. А наш лимон – вот он. Какая у нас жизнь, такой и лимон, – и старик, взяв ножик, принялся чистить и нарезать луковицу толстыми кружалками.

– А отчего стаканы все разные? – задал Миша очередной наивный вопрос.

– А ты попробуй спиздить в одной столовой зараз три стакана, тебе потом в ментовке такой сервиз устроят! – огрызнулся Чалый, а затем крепкими желтыми зубами сорвал с бутылки металлический колпачок и ловко, почти в одно касание, бережно разлил водку по стаканам, наполнив каждый чуть меньше, чем на треть, и тут же вновь аккуратно надел колпачок на бутылку.

– Чтобы не выдыхалась, – объяснил он Мише, поймав его взгляд, – Ну что – давайте помаленьку!…– и степенно пододвинул к себе щербатый стакан. Старик взял гладкий. Мише достался самый новый стакан из стоявших, но юноша боязливо посматривал на него, не решаясь взять в руки.

– Мишенька, тебя ждем, родной! – елейным голосом пропел старик Вяленый.

Юноша наконец-то заставил себя взять в руку стакан, но его страх перед напитком от этого только усилился.

– Че ж ты стакан-то как змею душишь? – возмутился Чалый, слегка поигрывая своим стаканом, – Тебя что, отец водку пить не научил?

– Да у меня папа алкоголем в общем не увлекается…– начал Миша.

– А мы что же здесь по-твоему, все алкогольные? – еще больше возмутился Чалый, и от возмущения даже поставил свой стакан снова на стол.

– А какие же еще? – смиренно удивился старик, – Конечно мы с тобой алкогольные! Как все нормальные люди. А не были бы алкогольные, были бы политические – та же хуйня, только статья другая, дают больше, и под амнистию хуй когда попадешь. Вот ты ведь Мишенька не знаешь ничего, а ты ведь уже политический, потому что душа у тебя уже больная. А дальше только хуже будет, если только ты ее на помойку не выкинешь. Давай, Мишенька, все разом себе душу полечим – набери воздуха, как будто в речку нырять хочешь, и залпом ее, как касторку. А как выпил, сразу не вдыхай, а наоборот выдохни и вот – лимончиком закуси.

Забулдыги, не чокаясь, подняли стаканы и ловко опрокинули их содерживое в рот. Миша шумно вдохнул и тоже залпом проглотил содержимое своего стакана, а затем снова вдохнул, не сделав положенного выдоха, и судорожно закашлялся от рези в гортани и за грудиной.

– Да ты не кашляй, ты лучше пивом заполируй, у тебя вон еще в кружке осталось на дне, – поучающе пробасил Чалый.

Миша схватил кружку с пивом, сделал пару глотков, поставил ее и прислушался к своей внутренней погоде. К своему удивлению он обнаружил, что погоды никакой нет, а потом понял, что привычное окно, через которое он узнавал свою внутреннюю погоду, наглухо закрыто плотной ставней. В голове неожиданно прояснилось, и в какой-то момент Мише показалось, что он вдруг стал лучше понимать природу происходящих вокруг вещей – отчего так грязен этот стол, отчего луковица притворялась на этом столе лимоном; ему также показалось, что он стал лучше понимать людей, с которыми он только что в первый раз в своей жизни выпил водки. И от этого столь нежданно нахлынувшего ощущения непонятно откуда пришедшей правды, Миша с воодушевлением громко поставил пустой стакан на грязный стол и неожиданно для самого себя произнес фразу, только недавно услышанную от Чалого:

– Ебать-колотить!..

– Ну дай Бог, дай Бог! – обрадованно сказал внимательно наблюдавший за юношей старик, – Видишь, Чалый, вот человек уже что-то и понял. А трезвый ты это хуй когда поймешь!

– Что ж он такого понял с меньше чем полстакана? – насмешливо протянул Чалый.

– Жизнь он чуть-чуть понял, вот что! Только ему не это надо. Ему сейчас не жизнь, ему сейчас смерть надо понять.

– На хуя это ему смерть понимать? Это ее тебе понимать надо, потому что тебе сдохнуть самое время, а ему-то хули – он-то еще молодой!

– Гандон ты, Чалый, хоть и ты друг мне, а гандон! Ни хуя никогда не понимаешь, не зря ты срок мотал не на зоне, как нормальный человек, а в ЛТП. Там только такие уебки, как ты и отдыхают! Дружу я с тобой, Чалушка, живем вместе в твоей котельной, воспитываю тебя, а все равно как ты есть распиздяй на дизельном топливе, так и останешься! – старик, как выяснилось, тоже мог быть весьма язвительным. Миша внимательно слушал их разговор о нем же, не перебивая.

– Мне, Чалушка, умереть как не хуй делать, я смерть понял уже давно, – сдержанно продолжил старик, – А жизнь я понял, когда ты еще у своего папаши висел на конце мутной каплей. Это только ты, мудофель, до сих пор ни хуя не понимаешь. Видишь, как они суки студентов учат? Нет, говорят, у человека души. Гробят, блядь, мальцов с ихним ебаным коммунизмом! Есть душа, нет – им насрать и по стенке размазать! Коммунизм души иметь не дозволяет – вот тебе и весь хуй до копейки! А вот у пацана нашего душа пропадает. Подружился он с покойником, какого режут они, жалеет его, убивается по нем! Как их теперь, бля, раздружить? Придется мне ему прямо под капот залезать, ремонтировать… Иначе мне ему душу ни хуя не починить.

– Вяленый, может не надо, а? – вдруг как-то даже испугался и засуетился Чалый. Мише показалось, что грубый забулдыга вдруг превратился в заботливую няньку, – тебе же вредно, а то ведь и вправду еще помрешь! Может, так сумеешь, уболтаешь как-нибудь, вот как меня?