Нездешний - Геммел Дэвид - Страница 46

Позади — никого, но он знал: демоны бегут за ним, чуя его страх. Он оглядел горизонт в поисках убежища, ничего не нашел и поехал дальше. Звери непременно нагонят его: конь устал и способен оторваться от погони лишь на время, долгой охоты он не выдержит.

Сколько их, этих чудищ? Не меньше трех. Это еще не так страшно — уж с тремя-то он справится? Нет, поручиться за это он не мог. В нем вспыхнул гнев. Дардалион сказал, что он, Нездешний, служит Истоку, — что же это за Бог, который бросает человека в такой опасности? Почему все преимущества достаются врагу?

— Чего еще ты хочешь от меня? — крикнул он, глядя в небо.

Впереди на равнине виднелась низкая гряда холмов. Там не росло деревьев и вряд ли можно было укрыться. Конь медленно взобрался вверх по склону, и Нездешний, натянув поводья, посмотрел назад. Сначала он не увидел ничего, но потом разглядел их вдали — их было шестеро, и они бежали по его следу. Еще несколько минут — и они настигнут его.

Нездешний натянул арбалет и вставил стрелы. Двух зверей он собьет, а третьего, если удастся, сразит мечом.

Он посмотрел в другую сторону и увидел реку, серебряной лентой вьющуюся по равнине к горам. У подножия холма стояла хижина, рядом был причален небольшой паром. Окрыленный надеждой, он направил коня вниз.

На середине склона он начал звать паромщика.

В оконце хижины блеснул фонарь. На порог вышел высокий мужчина.

— Перевези меня, — попросил Нездешний.

— Утром перевезу, — ответил паромщик. — Ночуй у меня.

— К утру нас не будет в живых. За мной гонятся шесть демонов из преисподней. Если у тебя есть семья, сажай ее на паром.

Паромщик поднял повыше фонарь. Он был высок, плечист, зарос густой черной бородой, и глаза его, хоть и раскосые, выдавали смешанную кровь.

— Объясни-ка толком.

— Некогда объяснять, поверь мне. Даю тебе за перевоз двадцать монет серебром — но если ты не поторопишься, я пущусь вплавь.

— Вплавь не сдюжишь — течение больно сильное. Погоди-ка.

Паромщик ушел в хижину. Нездешний выругался, кляня его за медлительность. Вскоре тот вышел с тремя детьми — девочка прижимала к себе тряпичную куклу. Отец завел детишек на паром и поднял брус, пропустив Нездешнего с лошадью. Нездешний вернул брус на место, подхватил с причала веревку и начал тянуть. Паром отчалил, паромщик перехватил веревку, а Нездешний стал на корме, глядя на берег. На холме показались бегущие чудовища.

Паром отошел от берега всего на несколько ярдов. — Боги, это кто же такие? — ахнул паромщик, выпустив веревку.

— Тяни, если жизнь дорога! — завопил Нездешний, и паромщик налег на канат что есть мочи. Оборотни выскочили на причал — впереди несся гигант с горящими глазами. Вытянув вперед когтистые лапы, он добежал до края причала и прыгнул. Нездешний спустил первый курок. Стрела вонзилась зверю в пасть, расколола небо и вошла в мозг. Оборотень ударился о брус парома, расщепив его надвое. Конь Нездешнего в ужасе заржал. С причала прыгнул второй зверь. Вторая стрела арбалета отскочила от его черепа, и он встал, шатаясь, на краю парома. Нездешний, подпрыгнув, пнул его сапогами в грудь, и демон свалился в бурные воды реки.

Остальные завыли в ярости, а Нездешний, став на ноги, снова зарядил арбалет и послал стрелу через двадцатифутовый прогал. Она попала в чью-то мохнатую грудь. Оборотень гневно взревел, вырвал стрелу и швырнул ее в реку.

Когтистая рука ухватила Нездешнего за лодыжку. Он бросил арбалет, выхватил меч и что есть силы рубанул сверху вниз. Клинок рассек руку, но не задел кости. Еще трижды Нездешний поднимал и опускал меч, прежде чем когти разжались. Тогда он высвободил ногу и отскочил назад.

Чудовище перевернулось на спину. Из пасти торчала стрела, из отрубленной руки била кровь. Нездешний пинком сбросил тело с парома, и оно камнем ушло под воду.

— Где тут поблизости брод? — спросил Нездешний.

— Двадцать миль вверх по реке, пятнадцать вниз. Кто они?

— Не знаю, да и знать не хочу.

Дети сбились в кучку на дальнем конце парома, слишком напуганные, чтобы плакать.

— Поди-ка займись ими, — сказал Нездешний. — Я потяну за тебя.

Паромщик передал ему веревку и обнял детей, что-то тихо приговаривая. Он достал из прибитого к палубе сундука одеяла, и дети улеглись, тесно прижавшись друг к дружке.

На переправу ушло около часа, и Нездешний преисполнился глубокой благодарности судьбе за то, что ему не пришлось пересекать реку вплавь. На середине течение было таким стремительным, что ни один человек с ним бы не справился.

На берегу показался мол. Паромщик вышел вперед с причальным концом. Нездешний помог паромщику отнести спящих детей в хижину. Там они уложили их на две кровати у задней стены. Паромщик развел огонь. Мужчины подсели к очагу.

— Мало мне было кочевников, — сказал паромщик. — Сдается мне, пора уносить отсюда ноги.

— Эти твари охотятся за мной. Не думаю, чтобы они сюда вернулись.

— Все равно. Я должен думать о детях. Здесь им не место.

— Давно вы тут?

— Три года. Переехали после смерти жены. У меня было хозяйство около Пурдола, но я разорился из-за постоянных набегов — у меня забрали все семена и запасы на зиму. Поэтому я обосновался здесь и стал помогать одному старому нотасу. Он умер в прошлом году — свалился в реку.

— Кочевники не досаждают тебе?

— Нет, покуда я держу паром. Но они не любят меня — я ведь полукровка.

— Да, ты выше большинства из них.

— Моя мать была вагрийка, а отец нотас. Я ни с кем не состою в кровной вражде — и на том спасибо. Я слышал, на юге идет война?

— Да.

— А ты зовешься Нездешним.

— Значит, всадники побывали и здесь. Кто — надиры или вагрийцы?

— И те и другие. Но я тебя не выдам. Я обязан тебе жизнью своих детей.

— Ничем ты мне не обязан — это я у тебя в долгу. Я привел к тебе этих тварей. Когда всадники вернутся, расскажи им обо всем. И скажи, что я уехал на север.

— Зачем?

— По двум причинам. Во-первых, это правда, во-вторых, они и без того знают, куда я направляюсь.

Паромщик, кивнув, разворошил огонь и подбавил дров. — Если им это известно, зачем ты туда едешь? Они будут поджидать тебя там.

— У меня нет выбора.

— Чепуха. Выбор всегда есть. Отсюда ты мог бы уехать на все четыре стороны.

— Я дал слово.

— Да, с этим не поспоришь, — понимающе улыбнулся паромщик. — Но мне хотелось бы знать, что может заставить человека дать подобную клятву?

— Глупость, помимо всего прочего.

— Непохоже, чтобы ты был глуп.

— Все люди глупы. Мы ведем себя так, будто будем жить вечно, и полагаем, что сможем сдвинуть горы, если захотим. Но мы обманываем себя — мир от наших потуг не изменится.

— В твоих словах сквозит горечь, Нездешний, но дела твои расходятся с ними. Твое путешествие, куда бы ни лежал твой путь, определенно вызовет какие-то перемены. Иначе зачем рисковать своей жизнью?

— Что бы ни ждало меня, успех или неудача, — через сотню лет, если не меньше, об этом никто уже не вспомнит. Если мне повезет, над горой ненадолго проглянет солнце, если не повезет — прольется дождь. Не все ли равно горе?

— Это нам неизвестно. Зато тебе не все равно. И этого достаточно. Мир слишком равнодушен, слишком много в нем алчности и насилия. Я люблю, когда вокруг меня все растет, люблю слышать смех.

— Да ты романтик, как я погляжу.

— Меня зовут Гурион, — сказал, протянув руку, паромщик.

Нездешний пожал ему руку и хмыкнул.

— А я когда-то звался Дакейрасом.

— Ты тоже романтик, Дакейрас, — только романтики хранят верность своему слову вопреки всему миру. Казалось бы, в этом наша сила, но нет: честь — это цепь, которая сковывает нас.

— Ты, Гурион, не только романтик, но и философ. Тебе бы учителем быть, а не паромщиком.

— Куда ты держишь путь, Дакейрас?

— За бронзовыми доспехами.

— Зачем они тебе?

— Есть один дренайский полководец по имени Эгель — я должен доставить их ему. Это поможет ему в борьбе, которую он ведет.