Пани колдунья - Шкатула Лариса Олеговна - Страница 11

— И маменька, — тихо уточнила Лиза.

— Опять?! — вскричал князь, до того спокойно обнимавший дочь за плечи; он быстро пошел к двери, но потом опомнился и остановился. Горестно предложил:

— Начни-ка еще и ты меня душегубцем изображать…

— Папенька!

Астахов расстроенно присел на банкетку у двери.

— Поневоле вспомнишь народную мудрость: за свой труд попал в хомут!.. Кому расскажи — не поверят! Девятнадцатый век на дворе, а я будто язычник какой, что от христиан в пустоши скрывается. Сидит в норе и боится нос наружу высунуть, ведь гонители по следам идут, и он уже слышит зловонное дыхание псов, коих они на привязи ведут, чтобы нечестивца затравить… Эк ты на меня подействовала! Разошелся, почище иного романиста…

Князь с досадою стукнул себя по коленке.

— Вишь, как заговорил!.. Оправдываться стал, а сие указует на то, что виноват… А и виноват! Кому доверился? Женщине, у коей волос долог, да ум короток… Смешно сказать, в ногах у меня валялась: отпусти, родимый, пожалей!.. У мужа просилась к полюбовнику уйти! Другой бы тут же, на месте, и убил неверную!.. Вот и доныне: рассуждаю перед тобой, а у самого в груди все горит…

— Папенька, — испуганно проговорила Лиза, — но ты мне никогда о том не сказывал. Только пояснил, что осерчал на матушку да отправил ее с глаз долой…

— Ну да, а ты хотела бы, чтобы я перед тобой, сопливкой, твою же родную мать позорил?

— Но ежели она сама…

— Сама… Тетка Софи оказалась права: наследственность у твоей матушки тяжелая… Три дочери было у ее матери, и все трое плохо кончили: одну муж с любовником застал и убил в припадке ревности. Другая с турецким торговцем сбежала. Он ею попользовался, да в гарем продал. Какому-то собрату-купцу…

А той, о ком мы с тобой говорим, итальянский певец полюбился. Без гроша в кармане… Матушка-то твоя тоже романы обожала. Мнилось, и в жизни так же — с милым рай в шалаше… Денег я ей, понятно, не дал.

Согласись, это было бы уже чересчур…

— Боже мой, — прошептала Лиза, — как же ты столько лет… жил один, терпел напраслину…

— Единственно, перед кем я виноватым себя чувствую, так это перед Вергилием… Иванычем. Заставил его лжесвидетельствовать. На живую свидетельство о смерти сочинять. Я ему такие деньги предлагал! Ни копейки не взял. Сам же он, кстати, и придумал закрытый гроб похоронить. Любопытным объяснял что-то по своему, по-научному…

— А нельзя было просто так отпустить ее, да и все?

— Нельзя. Мне надо было о подрастающей дочери думать. Живой-то она могла себе много чего вытребовать. Атак я ей условие поставил: хочешь с другим жить — умри!..

— А если она все-таки объявиться захочет?

— Иными словами, нарушить наш договор? Уж тогда-то я с нею церемониться не стану.

— Она все-таки моя мать, — тихо заметила Лиза.

— Лизочек! — Он опять обнял дочь. — Конечно, я не мог заменить тебе мать, но я всегда старался быть с тобою рядом… Нынче баронесса Милорадович пеняла мне, что ты без женского присмотра выросла.

Надо, мол, было хоть мачеху в дом привести. Но представь, как я мог обмануть какую-нибудь добрую женщину и венчаться с нею в церкви, будучи тогда двоеженцем. Ведь пока жива твоя мать…

— Спасибо, папенька, что ты не привел мачеху и никому под присмотр меня не отдал! Обещаю впредь вести себя так, чтобы ты меня не стыдился и не угрызался муками совести, что чего-то там мне недодал…

Ты — лучший отец на свете!

— Нет, не успокаивай меня, Лиза, я порой о своей роли отца забывал. Иной раз в тоске кое-что вытворял… Прости, ежели нанес ущерб твоему положению. Быть дочерью колдуна… Не каждый из молодых людей отважится такую назвать своей невестой…

— Как и иметь невестой ведьму, — улыбнулась Лиза и обняла отца. — А все равно я тебя люблю.

— Ишь, мягко стелет! — нарочито возмутился князь. — Значит, все равно?

— Каюсь, я так, из вредности, — повинилась Лиза.

— Ладно, завтракай. Кофе-то небось остыл?

Он вышел из спальни дочери, прикрыв за собою дверь.

С некоторых пор у Лизы появился закадычный друг по имени Петр Жемчужников. То есть он хотел быть для красавицы-княжны больше, чем просто друг, и в надежде на перемены в своем положении пока решил быть при своей принцессе в качестве пажа или мальчика на побегушках, чтобы иметь возможность видеться с ней и вовремя пресечь опасность в лице какого-нибудь ловеласа, могущего заступить ему дорогу.

Вот к нему-то, к Пете, едва позавтракав и одевшись, послала с поручением свою горничную Елизавета свет Николаевна.

По отцовской линии Петр Жемчужников был незнатен. Мать его, Дарья Петровна Голикова, происходила из семьи аристократической, но бедной. Род Голиковых восходил чуть ли не к Рюриковичам. За Дарьей приданого не давали, но посватавшийся к ней в свое время Валерьян Жемчужников никогда о том не пожалел. Его капиталов вполне хватало, чтобы не помышлять о такой мелочи, как приданое.

Брак Валерьяна с Дарьей можно было бы назвать идеальным. Тонкий такт, образованность, изящное воспитание жены вкупе с большими деньгами и богатырским здоровьем мужа.

Дети у Жемчужниковых выдались как на подбор: два сына, высокие, стройные, ловкие, и две дочери-красавицы. Отношение к деторождению у супругов Жемчужниковых тоже было нетрадиционным. Дарья Петровна по согласованию с мужем не пустила дело на самотек, а родила четверых, да, как она сама говорила, мешок и завязала.

Оказался в ее женском арсенале некий не то греческий, не то египетский секрет, благодаря которому женщины из рода Голиковых рожали, когда хотели. И сколько хотели. Оттого Дарья Петровна в свои сорок восемь лет имела внешность моложавую, а фигуру, по выражению любящего мужа, как у девушки.

Жизнь в семье без напряжения, в атмосфере дружеского веселья и шутки сделала дом Жемчужниковых желанным для многих петербуржцев, жаждущих отдохнуть душой от суетности повседневного бытия.

Гостей развлекали не только настольными, но и спортивными играми, которым можно было предаваться в любое время года — по просьбе старшего сына Валерьян Ипполитович соорудил в пристройке к дому огромных размеров гимнастический зал, где и хозяева, и гости могли играть почти в любую, известную в России, спортивную игру.

Братья Жемчужниковы оба были хорошими спортсменами, но Петр, несомненно, выдался человеком незаурядным. Наездник он был на зависть. Стрелок отменный. Фехтовальщик — от бога.

Кстати, для обучения фехтованию отец пригласил к сыновьям настоящего француза, бретера и авантюриста в молодые годы и вполне успокоившегося к зрелости.

— Пьер — талант, — с восхищением говорил он Валерьяну, — таких я видел — по пальцам считать…

— Перечесть, — улыбнувшись, поправил тот.

— Мало кого и перечесть, и считать, — с юмором вывернулся находчивый француз. — Алекс — славный мальчик, старательный, но до брата не дотягивается…

Словом, Петр Жемчужников котировался в Петербурге как завидный жених. А Валерьяна Жемчужникова никто не осмеливался называть выскочкой, нуворишем, но ежели кто при его имени и кривил губы, то вслух старался своего пренебрежения не выказывать. Этот сибирский медведь может во гневе и заломать. Сам, конечно, не станет руки марать, а найдет какого-никакого бродягу с большой дороги…

Таким манером недоброхоты и оправдывали свой страх перед Валерьяном, хотя никто не знал и слыхом не слыхивал, чтобы за ним этакое водилось. Наверняка только знали, что Жемчужников-старший в молодости заведовал пушной факторией. Весь российский Север проехал. На мехах и разбогател, скупая их у аборигенов за плату ничтожную.

Поминали лишь однажды высказанные им в запале слова, что, захоти он, с потрохами купит весь Петербург, лживый и ленивый…

Вот какого родителя сын влюбился в княжну Лизоньку Астахову. И в тот момент, как горничная вышеупомянутой девицы спешила с поручением к дому Жемчужниковых, старший сын беседовал с отцом в его кабинете.

— Такое дело, отец, — басил Петр, — похоже, я себе невесту присмотрел.