Времена Бессмертных - Роман Мишель - Страница 36

Мне не стыдно, что я должна делать снова и снова первые шаги. Не стыдно, что возможно, веду себя как полная идиотка, рискуя свободой, а порой и жизнью, только бы снова оказаться рядом с ним. Понятие – стыд, не существует, когда ты влюблена безответно.

Я похожа на героиню сказки, которую читаю, на Герду. Она проходит через столько испытаний, только бы добраться до любимого, попытаться спасти его от холода.… И когда она предстает перед ним, понимает: ему хорошо со своим ледяным, бесчувственным сердцем. Он уже не хочет слушать ее. Слова ничего не значат, ее боль ничего не значит. Рядом с Каем, идеальная, мудрая, такая же холодная владычица, Снежная королева, с которой его роднит застывшее сердце.

Как много правды и грусти в детской сказке…

Иногда мне хочется, чтобы я никогда не рождалась, жизнь меня тяготит. Понимаешь? Моя единственная, неизвестная подруга, чувствовала ли ты когда-нибудь подобное? Я смотрю на происходящее вокруг и ужасаюсь этому безумному накалу страстей, мне хочется безвременно уснуть, и я говорю сейчас не о самоубийстве. Мне и раньше-то казалось, что наш мир совершенно для нас не предназначен, ну как мы можем жить на крохотной круглой планетке, окруженной бесконечной темнотой? Рождаемся, что-то вечно делим, причиняем друг другу боль, месяцы, года боли… и умираем, так никогда и не почувствовав самого главного!

Любви…

Я знаю, знаю, моя дорогая, что люди устали это слышать «любовь – главное», но это действительно так! И лично мне совсем не важно (просто чуточку интересно), любят ли меня в ответ. Мне нравится чувствовать это. Нравится дрожь, от предвосхищения того, что Лео где-то рядом, и скоро мы встретимся, нравится просыпаться и знать, что он есть в моем сердце.

Да, это больно, моя милая, не знать выберет ли он тебя, но если ты любишь по-настоящему, ты ничего не будешь ждать в ответ. Безответная любовь - тоже любовь.

Он может причинять мне боль, уже причинял и причинит снова, знаю, только вот это в тысячу раз лучше, чем никогда его не видеть. Можешь ли ты понять мои мотивы? Как настоящий друг, заглянуть в мою душу? У меня было множество возможностей сбежать, даже когда я ждала смерти в амфитеатре, но я осталась и держала меня единственная призрачная надежда – увидеть его снова.

Я буду и дальше вредить себе, умертвлять собственные желания и нужды, буду играть для него любую роль, но останусь с ним рядом как можно дольше.

Почему?

До встречи с ним, у меня было такое ощущение, будто внутри меня растет злокачественная опухоль. Никто не мог увидеть ее, это чувствовала только я одна. И я ходила по улицам, обремененная тяжестью, не в состоянии кому-то пожаловаться или прокричать о помощи. Потому что никто не мог заглянуть внутрь меня. И иногда отбиравшее силы чувство, застрявшее внутри, представлялось мне шаровой молнией, сгустком опасной энергии, вибрирующей и обжигающей.

Калечивая себя при каждом вздохе, будто ломавшем ребра, когда тело получало новую порцию чистого воздуха, я почти физически ощущала боль и проживала так день за днем.

Когда я встретила его, когда впервые посмотрела ему в глаза, то обременяющее чувство, застрявшее внутри меня, убивавшее, куда-то исчезло. Он, как лекарство, взял и излечил мою душу, ничто теперь не убивает меня изнутри, я как стерильный новый сосуд, готова принимать все, что Он пожелает. Прекрасные светлые чувства? Или новая, неизлечимая болезнь? Все, чем он пожелает наградить меня. Я приму все, теперь он кто-то вроде Бога для меня и если он решит – я умру за него. Для меня наградой станет все, что принесет ему улыбку.

Все это я ему вряд ли осмелюсь сказать, но расскажут мои поступки.

Сколько я уже просидела над листками бумаги, подаренными мне Парисом? Кисть онемела от непривычно долгого держания карандаша. Все время, пока я писала тебе, Парис не сводил с меня глаз, я и сейчас ощущаю его взгляд на своей спине, странное покалывающее чувство, где-то в области затылка.

Мне пора расставаться с тобой, но мне этого очень не хочется! Парис пообещал рассказать правду, о моих погибших родных. О брате, о маме… Я тянула время, как могла, писала тебе длинными предложениями о том, о чем возможно не хотела говорить даже самой себе, для того, чтобы оттянуть болезненный момент.

Конечно, я хочу знать, что произошло с ними, конечно, я должна радоваться; время, проведенное мною в догадках о случившемся, вот-вот закончится, но я словно потеряю сказочную надежду на то, что они еще живы…

Их смерть – была для меня всего лишь чужими словами, не больше, чем сказка. И вот Парис, с новой силой, будто бы собирается убедить меня, раз и навсегда в том, что брат и мама действительно мертвы, что их тела изъедены червями, а главное - оставшееся от них на земле, является наши с отцом воспоминания!

Я не хочу переставать писать тебе, не хочу, чтобы ты переставала слушать! Вот бы белые листки бумаги длились и длились, как замкнутое кольцо магнитной дороги, вот бы карандаш никогда не затуплялся… Писать бы тебе вечно, моя дорогая!

Никогда б не знать правды…»

Возможно, затряслась рука, или меня выдали дрожащие плечи, но Парис заметил, что со мной что-то не так и встал за спиной, готовый в любое мгновение помочь, в чем бы, ни заключалась эта самая помощь.

Я небрежно комкаю листы бумаги, лежащие передо мной, и спешно прячу их в кармах платья. Не хватало еще, чтобы Парис прочитал хоть строчку из написанного мной. Он стоит за моей спиной, не двигаясь, но я знаю, о чем он думает, знаю о его желании: положить руку мне на плечо, создать иллюзию того, что тепло его ладони может унять мою дрожь.

Я размышляю молча, не двигаясь, над тем, как это может быть? Что я почувствую, если он дотронется до меня? Это что-то мазохистское, любить одного человека, но представлять, как тебя касается тот, кто тебя безразличен, подчеркивая тем самым свою боль. Я занимаюсь кошмарной вещью…

Я думаю о руках Париса так, как думала о руках Лео. Вспоминаю цвет кожи, грубость, мелкие шрамы и разбитые костяшки указательного и среднего пальцев правой руки. Вены на его руках не так напряжены, как у Лео, но пальцы кажутся мощнее и в них словно есть власть. Не ярость, или опасность, а что-то символизирующее защиту.

И тут я попадаю на какой-то созданный собой же, крючок. Мне хочется тепла рук Париса. Точно в моей голове зарождается головная боль, угрожающая стать невыносимой, а его сильные руки могут остановить грядущее мучение.

Я оборачиваюсь к нему и смотрю снизу вверх. Не понимаю отчего, но его лицо преисполнено благодарностью и тревогой. Тревогой обо мне. Что-то до возмутительности драматичное есть в том, как он возвышается надо мной, точно спустившийся с небес, старый Бог, которому я больше не желаю покланяться. Он красив. Серьезно. Теперь-то я понимаю, отчего девчонки на курсе сходили с ума; мощные, но не неуклюже-гигантские плечи, первое, что я замечаю. Сильные ноги обтянутые грубой джинсовой тканью, икры так и выпирают…

Я перевожу взгляд на его лицо, хотя понимаю, что такое мое разглядывание его тела, может быть понято двусмысленно. Черты лица совершенно не грубые, каждая линия гладкая и точно излучающая свет. Он до головокружения милый внешне парень, о таких еще говорят «лакомый кусочек», но резонанс в его почти ангельскую внешность, вносят глаза.

Пасмурно-серые глаза словно выталкивают тебя из уютной комнаты, под холодный дождь. Если ты хоть немного разбираешься в людях, то глядя в глаза Парису, поймешь: он расчетлив и коварен, НО… Только по отношению к тем людям, к которым не испытывает симпатии.

На меня пасмурные глаза смотрят с единственным желанием – защитить.

Кошмар! Насколько же это подкупает, в совокупности с его мальчишески-ангельской внешностью. Я искренни, сочувствую тем девицам, что проводили с ним одну единственную ночь, а утром больше не являлись для него никем стоящим.

Помнится, Афина в их числе… Хотя они и остались кем-то вроде приятелей, но я точно знаю, что стоит Парису вновь обратить на нее внимание, подруга забудет обо всем и обо всех. Даже о Спартаке, правильнее сказать, тем более о Спартаке. Мне жаль его неразумное сердце, простое, бескорыстное, увидевшее в Афине идеал любви.