Угрюм-река - Шишков Вячеслав Яковлевич - Страница 111

– Бросьте ботанику! – язвительно прищурился инженер Протасов, и его пенсне упало.

– Пардон... Позвольте, позвольте... эээ... эээ...

– Не экай, – пробурчал дьякон. – А не смыслишь – сядь! – Он сказал это шепотом, но вышло очень громко.

– Итак, – воскликнул Владислав Парчевский, – я высоко подымаю бокал за драгоценное здравие, за сибирскую розу, за щедрую жертвовательницу на школу пани Нину Яковлевну и за сибирский тюльпан – труженицу этой школы очаровательную панну Екатерину Львовну. Ура! – Он подскочил к дамам, припал на одно колено и с грацией родовитого шляхтича чмокнул благосклонно протянутые ему ручки.

Гости вспотычку лезли чокаться с хозяйкой, кричали «ура». Дьякон Ферапонт хмуро сидел, ковырял в зубах вилкой: отец Александр, оглохший на оба уха, настрого запретил ему кричать «ура» и провозглашать тосты.

– Отец Александр, – гудел дьякон, – ну, разреши хоть многолетие дому сему возгаркнуть... Я в четверть голоса.

– Нельзя, нельзя.

С приходом Протасова завязался общий разговор. Кэтти то и дело смотрелась в маленькое зеркальце. Пристав расстегнул мундир, сопел. Мистер Кук принял горделивую осанку.

Отец Александр, оправив фиолетового шелка рясу, стал излагать свои взгляды на церковно-приходскую школу. Нина сочувственно поддакивала. Инженер Протасов, рискуя впасть в немилость Нины, противоречил батюшке. Мистер Кук пока что держал нейтралитет. Владислав Парчевский перебрасывался хлебными шариками с Кэтти, однако чутко прислушивался к разговорам.

– Вы вольнодум, – сказал священник по адресу Протасова. – Вольтерьянство, может быть, уместно здесь, но совершенно недопустимо среди детишек, среди малых сих, и... горе соблазнителям!

– Я бы сказал: не соблазнителям, а детям, – откинулся на спинку стула инженер Протасов. – Кого ж вы будете готовить? Попов, монахов? Школа должна иметь трудовые навыки.

Отец Александр нервной рукой оправил наперсный крест и прищурил на Протасова из-под рыжих бровей свои проницательные глазки.

– Простите... Я лично посещал сельскую школу профессора Рачинского, – с горячностью заговорил священник. – И что ж я там видел? Там во всем царит трудовая дисциплина. Она будет и у нас. Дети работают там на своем огороде, у них свой сад, своя пасека. Есть мастерские. Наряду с общеобразовательной программой профессор знакомит их с естественными науками, с историей.

– А батюшка, разбивая его естественные науки, заставляет детей верить в басню, что Ева создана из Адамова ребра? Так? – ухмыльнулся инженер Протасов.

– А что ж? – привстал священник. – А вы желали бы внушать детям свои басни, басни о том, что человек произошел от обезьяны? По Дарвину?

– О нет, о нет! – И мистер Кук погрозил пространству указательным перстом.

– Ни я, ни тем более Дарвин этого не утверждает, – сказал Протасов. – Мнение, что человек произошел от обезьяны, – мнение вульгарное, вымысел недоучек. Дарвин говорит, что человек и обезьяна произошли от общего рода предков.

– О нет, о нет! – с пылом выпалил мистер Кук и, приняв вид боевого петуха, придвинулся со стулом к Протасову. – Это самый большой ложь!..

– Я, впрочем, и не собираюсь отрицать науку. Я только хочу сказать, – смиренно опустил священник глаза, – что ребенок не может сразу подыматься на гору: он прежде должен научиться ходить. Так и в нашей школе.

Протасов в раздражении грыз ногти. В споре со священником ему трудно было поставить себя за пределы возможности впасть в слишком резкий тон и, во вред себе, наговорить этому искусному богослову дерзостей. О, если б не было здесь Нины и Парчевского.

Отец дьякон под шумок влил в рот крохотную рюмочку ликера и хотел проглотить, но это ему не удалось: весь ликер всосался в язык и десны, как в сухой песок. Тогда дьякон налил полстакана коньяку, но рука священника отстранила сей напиток. Дьякон поник головой и стал дремать.

– Да, да! – лирическим тенорком воскликнул Владислав Парчевский и посверкал глазами на Протасова. – Всем давно известно, что любезнейший Андрей Андреич ни во что не верит, кроме... революции. Для него эволюция не существует.

– Как когда, – поморщился Протасов и серебряной ложечкой поддел грибок. – В вопросе о происхождении человека я как раз верю в эволюцию.

– А вообще, а вообще? – загорячился, заерзал на стуле Владислав Парчевский.

– Вы этим интересуетесь? – И Протасов перестал жевать грибок. Он на мгновенье задумался: «Стоит ли вступать в рискованный спор с этим легкодумным человеком?» И все-таки сказал: – Революция есть та же эволюция, мгновенно вспыхнувшая, чтоб переключить сроки в сотни лет на какой-нибудь год, два. Так по крайней мере мыслят либеральные историки.

– Ха-ха... Мерси за разъяснение... Но метод, метод?! Кровь, насилие? Ведь так?

– О нет, о нет... – лениво и глубокомысленно протянул раскисший мистер Кук, но, заметив, что Нина смотрит на него, вдруг подтянулся весь и сжал губы в прямую линию.

Протасов поддел еще грибок и, разжигая нетерпение Парчевского, не торопясь, ответил:

– Революция есть хирургическая операция. Да, кровь. Да, пожалуй, насилие. Но насилие и кровь на пользу организму в целом.

– Это, простите, вторгаться в судьбы мира, – возвысил свой голос отец Александр. – Но мир находится под божественным водительством.

– Да-да, да-да! – Губы мистера Кука воинственно оттопырились, и глаза – две пули. – И на каком основании скорей торопить событий? К чему – сейчас, когда человечество подойдет к этому без крови, без катастроф через сто лет?

– Вот именно! – прозвенел Парчевский, и его лицо раскололось пополам – губы мило улыбались, глаза стали озлобленными. – Мы суем свои человеческие масштабы в колесо истории. Что такое сто, двести, триста лет? Миг, не больше. Эээ, эээ... А мы куда-то торопимся, торопимся, торопимся. Абсурд!

Он привстал, сел и стукнул мундштуком по серебряному портсигару.

– Историю делают люди, – спокойно сказал Протасов. – А у людей, естественно, и человеческие масштабы. Человеку положено прожить ну, скажем, шестьдесят лет. Поэтому вполне понятно, что чуткий человек жаждет, чтоб правда на земле наступила сейчас, а не через двести лет. Значит?..

– Значит, вы за революцию? – насторожился Парчевский.

– Позвольте на это вам не ответить. Я могу с революционными идеями соглашаться и не соглашаться. Но мне понятна психология людей, ожидающих политическую катастрофу.

– Я вас понял, – с каким-то неприятным, скрытым смыслом произнес Владислав Парчевский.

В тот же день он отправил дяде-губернатору письмо. Описывая открытие школы, общие порядки на предприятиях Прохора Петровича, он дал меткую характеристику Протасова, священника, Кука, а также служащих из ссыльнополитических и выразил удивление, что до сих пор здесь нет правильного политического надзора во главе с жандармским офицером.

Нина Яковлевна совместно с отцом Александром, Кэтти и учителем Трубиным в послеобеденное время занялись выработкой программы школьного преподавания. Совещание педагогов длилось до глубокого вечера...

А вечером вся троица, вместе с Яковом Назарычем, поехала на лихачах в баню – выгонять винные пары. Они дали друг другу крепкий обет до случая бросить пьянство. Недельку положат на дела, а там... видно будет.

Все трое зверски хлестались вениками, а после бани так же зверски напились в каком-то извозчичьем трактире. Старик опять перестал узнавать людей.

Утром Прохор отвез его к психиатру. Тот подробно расспросил шамкающего Иннокентия Филатыча о симптомах болезни, сделал экскурс в биографию его предков, забирая вглубь до седьмого поколения, покачал головой, помычал, сказал:

– Защурьтесь. – Потом нажал на оба глаза большими пальцами. – Поверните глазные яблоки влево. Что видите?

– То ли хвостики виляют, то ли змейки плавают.

– Какого цвета?

– Беленькие будто...

– А желтых нет?

– Бог миловал!

– Ну, это еще полбеды. Не пейте водки. Вот микстура. Когда ляжете в кровать, можете выпить две рюмки коньяку. Так? Так. Через неделю покажитесь.