Живи высочайшей милостью - Саймак Клиффорд Дональд - Страница 16

Каждую ночь неведомый зверь рыскал вокруг лагеря. Однажды, на их второй стоянке, Лэнсинг и Юргенс, вооружившись фонариками, ринулись в темноту на его поиски. Они не нашли ничего, даже следов, что было странно: почва вокруг песчаная, и следы на ней должны быть хорошо заметны.

— Оно преследует нас, — в голосе Мэри послышались истерические нотки. — Оно следует за нами; даже когда мы не слышим сопения, я знаю, что оно где-то здесь.

— Не бойтесь, — попытался успокоить ее Лэнсинг, — оно не причинит нам вреда, иначе оно давно воспользовалось бы такой возможностью.

После первых двух дней путешествия они часто сидели у огня молча. Близкие отношения, сложившиеся между ними за время пути, не нуждались в подкреплении беседой.

Иногда, погрузившись в долгое уютное молчание, Лэнсинг ловил себя на мысли о прошлой жизни. Удивительно, но колледж теперь казался таким чужим, а друзья его прежнего мира существовали словно бы в далеком прошлом. А ведь миновала всего неделя, напомнил он себе. Ему вдруг захотелось все бросить и вернуться в гостиницу. Однако он знал, что все не так просто. Даже если он вернется, он обнаружит скорее всего только гостиницу или, может быть, ту лесную дорогу, на которой очутился однажды. Пути обратно, в колледж, к Энди, к Элис, к родному для него миру, не было. Между ним и его прежней жизнью лежало нечто неуловимое — хотел бы он знать что.

Вернуться он не мог. Он должен двигаться вперед, ибо только это давало хотя бы надежду на возвращение. Нужно найти некий ключ, и пока он не найден, пути назад нет. Хуже того, даже найди он это неопределенное нечто, никаких гарантий возвращения домой не существовало.

Возможно, продолжать поиски глупо, но у него не оставалось выбора. Он должен бороться. Сдаваться, как это сделали четверо картежников в гостинице, Лэнсинг не собирался.

Он попытался логически рассуждать о том, каков мог быть механизм их перемещения в этот мир. В целом все это отдавало магией, хотя, конечно, не могло быть ею.

Наверняка всем управляли обычные физические законы. Магия как таковая, если она существует, рассуждал Лэнсинг, не более чем применение физических законов, еще не открытых в его мире.

Энди в факультетском клубе говорил о конце познания, о границах применения физических законов. Но Энди явно не представлял себе действительного значения тех концепций, о которых говорил, он просто болтал на философские темы.

Существовало ли решение этой проблемы здесь, в этом мире? Не может ли поиск ответа быть целью его, Лэнсинга, перемещения сюда? Если он найдет ответ, сможет ли он понять, то ли Он искал? Интересно, как можно убедиться в том, что ты достиг границ возможного познания?

От этих мыслей Лэнсингу стало неуютно, но они не желали уходить.

Путешественники нашли место стоянки своих ушедших вперед спутников: кострище, зола в котором уже успела остыть, коробку из-под крекеров, разбросанные сырные корки, кофейную гущу.

Погода по-прежнему стояла хорошая. Временами с запада набегали облачка, но вскоре рассеивались. Дождей не было. Яркое солнце приятно согревало.

На третью ночь что-то внезапно пробудило Лэнсинга от глубокого сна. Он с трудом сел, будто какая-то сила препятствовала этому.

В мерцающем свете костра он увидел стоящего над ним Юргенса.

— Тсс, — прошептал робот, сжимая плечо Лэнсинга.

— Что случилось?

— Мисс Мэри, сэр. С ней что-то неладно, похоже на припадок.

Лэнсинг повернул голову. Мэри сидела в спальном мешке. Голова ее была запрокинута, будто она смотрела на небо.

Лэнсинг с трудом выбрался из спальника.

— Я пытался говорить с ней, — сказал Юргенс, — она меня не слышит. Я несколько раз спрашивал, что случилось и могу ли я чем-нибудь помочь.

Лэнсинг подошел к Мэри. Она словно окаменела — прямая и недвижимая, она казалась зажатой в невидимые тиски.

Лэнсинг наклонился к ней.

— Мэри, — спросил он, — Мэри, что с вами?

Никакой реакции.

Он шлепнул ее по щеке, потом по другой. Она согнулась и вцепилась в Лэнсинга, ища поддержки, — все равно чьей.

Он обнял ее и прижал к себе. Мэри всю трясло, и Лэнсинг услышал сдавленные всхлипы.

— Я согрею в котелке чаю, — предложил Юргенс, — и разожгу костер пожарче. Ей нужно тепло.

— Где я? — прошептала Мэри.

— Здесь, с нами. Вы в безопасности.

— Эдвард?

— Да, это мы с Юргенсом. Он сейчас вскипятит чай.

— Я проснулась, а они, наклонившись, смотрели на меня.

— Успокойтесь, — мягко проговорил Лэнсинг, — успокойтесь и расслабьтесь. Не обращайте ни на что внимания. Вы потом все расскажете нам. Все в порядке.

— Все в порядке, — повторила Мэри. Она умолкла.

Лэнсинг чувствовал, как слабеет напряжение, владевшее ею. Наконец она выпрямилась, отстранилась от него и посмотрела ему в лицо.

— Это было страшно, — спокойно произнесла она. — Я никогда в жизни не была так перепугана.

— Все позади. Что это было — дурной сон?

— Больше чем сон. Они действительно были здесь: они висели в небе, склонясь надо мной. Пожалуй, я вылезу из мешка и переберусь к огню. Вы сказали, что Юргенс готовит чай?

— Он уже заварен, — ответил Юргенс, — я даже успел налить его вам. Если я правильно запомнил, вы кладете две ложечки сахара?

— Точно, — подтвердила Мэри, — две ложечки.

— А вы хотите чашечку? — обратился Юргенс к Лэнсингу.

— Будьте так любезны, — откликнулся тот.

Они сели рядом у огня. Юргенс пристроился напротив. Дрова разгорелись, искры улетали высоко в небо.

Мэри и Лэнсинг молча прихлебывали чай. Затем Мэри сказала:

— Я ведь не из пугливых, вы знаете.

— Конечно, знаю, — кивнул Лэнсинг. — Вы можете быть стойкой.

— Я проснулась легко и спокойно, — начала рассказывать Мэри. — Я лежала на спине, поэтому смотрела на небо.

Она сделала глоток и замолчала, будто ей требовалось сделать над собой усилие, чтобы продолжить.

Поставив чашку на землю, она повернулась к Лэнсингу.

— Их было трое, — наконец выговорила она, — трое, во всяком случае мне так показалось. Возможно, на самом деле их было четверо. Три лица. Никаких других частей тела. Только лица. Огромные лица. Больше человеческих, я просто уверена, что они были именно человеческими. Три громадных лица, занимающих половину неба. Они висели там, уставившись на меня. Еще я подумала: что за глупость, мне мерещатся лица. Я моргнула, думая, что это разыгравшееся воображение и видения исчезнут, — не тут-то было! Я стала видеть их даже лучше.

— Не волнуйтесь, — повторил Лэнсинг, — с рассказом можно и подождать.

— Я спокойна, черт возьми, и не хочу ждать. Вы думаете, это была галлюцинация?

— Нет, не думаю. Если вы утверждаете, что видели их, значит, так оно и было. Мы же помним о вашей стойкости.

Юргенс снова наполнил чашки.

— Спасибо, Юргенс, — поблагодарила Мэри, — вы сделали изумительный чай. — Затем она продолжила: — Лица были абсолютно нормальными. В них не было ничего, что бросалось бы в глаза. Обычные. Одно было с бородой, молодое, два остальных — старческие. Повторяю, в лицах не было ничего примечательного. А потом до меня дошло, что они меня разглядывают. Они смотрели на меня внимательно, с интересом. Так, как мы бы смотрели на отвратительное насекомое или какую-нибудь мерзкую тварь, новую форму жизни, будто я не существо, а неодушевленный предмет. Сначала мне показалось, что они испытывают ко мне жалость, но потом поняла, что это скорее презрение с оттенком сожаления — это сожаление унижало. Казалось, я могла читать их мысли. Бог мой, думали они, вы только посмотрите на них! А потом, потом…

Лэнсинг молчал; он чувствовал, что не должен перебивать.

— А потом они отвернулись. Не ушли, только отвернулись. Я была недостойна их внимания, не заслуживала их жалости. Словно бы я была ничто, более того, все человечество — ничто. Они вынесли нам приговор: вы ничтожны; впрочем, даже не приговор, ибо мы не заслуживали и этого. Мы оказались низшей формой, о которой можно забыть.