Мелодии осенней любви - Барская Мария - Страница 7

На них шикнули.

— Ладно. Про скандал расскажу в антракте, — пообещала Галина Павловна.

Ирина сомневалась, что сумеет по достоинству оценить искусство надутого дирижера. Не столь уж она была искушена в музыке. По ее мнению, играли и играли. Вроде вполне нормально. Галина Павловна, правда, продолжала морщиться, что-то бубнить себе под нос, однако, судя по аплодисментам, раздавшимся по окончании пятой симфонии, она была в меньшинстве, а большинство никаких огрехов не заметило и наградило исполнителей бурными овациями, в ответ на которые дирижер раскланивался с еще более напыщенным видом, чем когда вышел на сцену, и снисходительно принимал цветы.

— А букетики эти он, между прочим, сам оплачивает, — сообщила Галина Павловна. — Нет, это не Бетховен, а настоящий позор! Вы согласны?

— Не знаю, я не специалист, — смутилась Ирина.

— Тут и специалистом быть не надо, — продолжала негодовать ее соседка. — Вот скажите, вас это исполнение увлекло?

— Не особенно, — на всякий случай сказала Ирина, не слишком, впрочем, понимая, что вкладывает в это понятие Галина Павловна.

— Что и требовалось доказать! — возликовала та. — Ох, бедный Додик! Трудно ему придется. Ладно. Пойдемте походим. А то у меня от этого ужаса затекли ноги. Повесить этого Федорова мало!

Верхнее фойе наполнялось народом. Они спустились вниз и, купив в буфете бутылку минеральной воды, сели за столик.

— Так вот, о скандале, — с заговорщицким видом начала Галина Павловна. — Вы знаете, что Додик и Настина мама женаты не были?

Ирина уже собиралась сказать, что знает, но в последний момент удержалась. Ей так хотелось побольше узнать о Марлинском! А Галина Павловна, кажется, хорошо с ним знакома. Наверняка расскажет что-нибудь интересное. И вместо утвердительного ответа, Ирина уклончиво бросила: — Да что-то краем уха слышала, но неудобно расспрашивать Настю.

Галина Павловна оживилась:

— Настя многого и не знает. Ее-то тогда еще на свете не было. А я вот хорошо помню. Ох, сложная штука жизнь! Как она всех и вся поворачивает. Только давайте так: я вам ничего не говорила, а вы от меня ничего не слышали. А то прослыву еще на старости лет сплетницей.

— Ну что вы. Конечно, строго между нами, — заверила Ира, а сама в который раз подивилась, что подобные распространители информации вечно сообщают все и всем по самому большому секрету, тут же почему-то становящемуся общедоступным.

— Так вот. У них с Настиной мамой такой красивый роман был! Мы все умилялись. И, когда она забеременела, были уверены, что Додик тут же на ней женится. А он не захотел. Ходили слухи, что это из-за старой травмы.

— В каком смысле? — насторожилась Ирина, невольно подумав: «Неужели Дашка права, и у Марли некого что-то неладно по мужской части?»

Галина Павловна будто прочла ее мысли и усмехнулась:

— Ах, что вы, что вы! Физиология здесь ни при чем. Травма исключительно психологического плана. Все дело в том, что Додик был женат. Правда, ныне об этом помнит разве такая старуха, как я.

Произнеся последнюю фразу, Галина Павловна кокетливо поправила тщательно завитые и уложенные седые букли.

— Ну какая же Вы старуха! Замечательно выглядите! — сочла своим долгом отметить Ирина.

Полно, дитя, меня утешать, — отмахнулась та. — Мои женские годы давно позади. Но вернемся к Додику. Женился он очень рано. На втором курсе консерватории. Едва восемнадцать лет исполнилось. На очаровательной девочке. Арфистке. Своей ровеснице. Давид просто боготворил ее. Даже в ансамбле с ней играл. Хотя Додик и арфа… — Она выдержала выразительную паузу. — Ну это все равно что из пушек — по воробьям. Другая бы на месте Ариадны от счастья умирала, что такой муж достался! А она, вы только подумайте, через полгода ушла. Бросила Додика! И ладно бы в никуда. Ну не сошлись характерами. Бывает. Так ведь нет. К другому! Тоже к пианисту. Только уже устроенному в жизни. Лауреату международного конкурса. Консерваторию окончил. И квартиру ему родители сделали. А с Додиком приходилось в общежитии жить. Оба не москвичи были. Словом, променяла Ариадна талант и любовь на медный грош. А грош — он грошом и остался. Не вышло из этого лауреата потом ничего. А Додик тогда чуть с ума не сошел. И что-то, видимо, в нем надломилось. С тех пор ведь ни разу и не женился.

Вот и на Настиной матери — наотрез отказался. И к тому же уговаривал ее от ребенка избавиться. Но она молодец. Не послушалась. По-своему поступила. И Настю родила, и с ним, несмотря ни на что, в дружеских отношениях осталась, и после замуж удачно вышла. От дипломата своего еще двоих родила. Они сейчас где-то в Латинской Америке живут.

— Да, да. В Бразилии, — была в курсе Ирина. — Настя к ним прошлым летом ездила, кучу фотографий привезла и мне показывала. Только вот не пойму, Галина Павловна, а в чем скандал-то заключался?

В Настиной бабушке! — свирепо проговорила та. — Лена с Додиком между собой довольно быстро все уладили, не вынося сор из избы. А вот Ленина мама, Настина бабушка, не могла позора перенести. Принялась строчить письма во все инстанции. Время было советское. Так она и в партком накатала телегу, и в Министерство культуры, и даже, кажется, в ЦК. Словом, чуть не сорвала Додику первый в его жизни зарубежный контракт. Мы всем миром его отстаивали. А бедная Лена писала объяснительные, что претензий к Додику не имеет, и это не он, а она сама его бросила. Ну он в результате уехал, вроде как на полгода, а вернулся только в начале девяностых. До этого ведь невозвращенцем считался. Правда, о Насте все время заботился. И посылки Лене с любой оказией передавал, и деньги. А когда стало можно, сам стал к Насте приезжать, и она к нему часто ездила. И квартиру ей в нашем доме купил. Ну да. Теперь она для него свет в окошке. Никогда не скажешь, где найдешь, где потеряешь.

Прозвенел третий звонок. Галина Павловна всполошилась:

— Пойдемте, пойдемте скорее, Ирочка! Заболтались совсем! Так и на Додика опоздать недолго!

Когда они пробирались к своим креслам, Ирина увидела, что пустовавшее в первом отделении место рядом с ней занято Настей.

— А я боялась, вы опоздаете! — воскликнула она.

— Да нет, в буфете были, — пояснила Галина Павловна и, перегнувшись через Ирину, чмокнула Настю в щеку.

Та ухмыльнулась.

— Похоже, успели уже насладиться искусством Федорова?

— Сверх меры, — ответила за себя и за Иру Галина Павловна.

Едва Давид появился на сцене, как Ире стало понятно, что такое на самом деле бурные овации! Марлинский был великолепен. Высокий, стройный, в идеально сидящем черном фраке! С каким достоинством он шел по сцене! И сколько сдержанного достоинства было в его поклонах!

Давид сел за рояль. После первого же, взятого им аккорда, публика словно бы разом подалась вперед и в восхищении замерла. И началось волшебство. Игра Марлинского зачаровывала. Он увел всех за собой в иной мир, в божественные гармонии бетховенского концерта.

Ира не могла отвести глаз от сцены. Марлинский сидел за роялем очень прямо, почти не двигаясь, жили лишь руки. Веки полуприкрыты. Взгляд направлен на клавиатуру. Лицо бледно и сосредоточенно. Профиль от напряжения сделался еще острее.

Ему подчинялось все и вся. Даже оркестр играл по-другому. Теперь-то Ирина ощутила разницу! Даже в паузах между частями концерта музыка будто беззвучно продолжалась, и публика напряженно слушала эти паузы.

Прозвучал финал. Полная тишина. Затем — шквал аплодисментов. Марлинский, точно выходя из транса, медленно провел рукой по белоснежной гриве и, резко вскочив на ноги, начал раскланиваться. На него посыпалось море цветов. У сцены образовалась длинная очередь из разновозрастных представительниц женского пола. Марлинский принимал букеты и складывал их на рояль, который вскоре стал похож на цветочную клумбу.

Марлинский несколько раз уходил со сцены, однако шквал оваций вынуждал его возвращаться. Польщенный Федоров вместе с ним уходил и приходил, при этом стараясь держаться хоть на полшага, но впереди Давида, всем своим видом показывая, что главный вообще-то тут он. Галина Павловна по этому поводу возмущенно воскликнула: