Костяное Племя - Шилликот Зеб - Страница 12

– Каждому овощу свое время! Этим мы займемся завтра, на свежую голову. Немного сна нам не повредит, а ты в любом случае не забудь заняться Бумером!

Больше нигде не задерживаясь, они направились в голову поезда. Вагон с данью для Костяного Племени был закрыт. Джаг не сдержался и, проходя мимо, бросил на него долгий взгляд.

– Ты сделаешь все, что в твоих силах, – успокоил Джага Кавендиш, заметив в его взгляде озабоченность и тревогу.

– До победы еще очень далеко!

Разведчик пожал плечами, при этом его лицо скривилось от боли.

– Придется выпить еще один флакон "жидкого золота", – сказал он, – боль в плече снова усилилась.

– Рана сильно беспокоит?

– Это мелочь по сравнению с тем, что мне пришлось испытать в жизни. Если рассказать, то не поверишь, малыш.

– А что вы думаете о Бумере?

– Ясно одно: он давно не занимался своим ремеслом, но, похоже, он настоящий пиротехник. Посмотрим, сможем ли мы найти завтра лучшего.

Подойдя к своему вагону, они расстались: Кавендиш направился в свое купе, а Джаг решил побыть еще немного на свежем воздухе.

– На твоем месте я бы навестил малышек-сервиклонок, – посоветовал ему Кавендиш перед тем, как подняться на третью ступеньку подножки.

– Я уже был у них перед советом.

– Я бы вернулся снова!

– Это ничего не даст.

– Возможно, но это позволит тебе расслабиться. Ты напряжен, как натянутая тетива лука. Поверь мне, во что бы то ни стало ты должен иметь светлую голову, в ближайшие дни она пригодится тебе. Ты сможешь помочь Мониде и ребенку только в том случае, если останешься в живых!

С этими словами он скрылся в вагоне, и Джаг остался один. Кавендиш прав, он сделал все, что мог, но это не устраивало его. Он чувствовал себя беспомощным, идущим вслепую, действующим не по строгому плану, а по обстоятельствам.

Не в силах подавить беспокойство, Джаг бесцельно побрел вдоль состава и вскоре оказался возле скопища рабов и охранников, которые, разомлев от тепла и сытости, сбились в одну кучу и тихо напевали под плач губной гармошки и бренчание дешевых гитар.

Уступая немым приглашениям, улыбкам и взглядам, Джаг втиснулся в круг, уселся поудобнее, и, незаметно для себя, начал подпевать, охваченный чувством братства и единения, неизвестным ему до сих пор, но которое теперь заставило его иначе смотреть на жизнь.

Звено этой живой цепи, Джаг вдруг подумал, что, если бы все рабы, собравшиеся здесь этим вечером, объединили свои усилия, то Галаксиус вряд ли смог бы устоять. Конечно, не стоит сбрасывать со счетов охранников, но вряд ли они будут лезть из кожи вон, защищая Супроктора и его Империю – ведь и у них на шеях поблескивали ошейники из Шагреневой Кожи. Супроктор хорошо разбирался во всех слабостях человеческой натуры и, надев на своих солдат эти проклятые ошейники, он гарантировал себя от возможного дезертирства.

Какое-то время Джаг испытывал соблазн встать и обратиться с торжественной речью к рабам и их сторожам, чтобы внушить и тем и другим вкус бунтарства и свободы. Однако в последний момент благоразумие взяло верх над эмоциями, и он отказался от своей идеи. Бесполезно. Никогда ему не убедить ни одних ни других. В глазах окружавших его людей Джаг видел полную пассивность и безразличие. Они навсегда отказались от борьбы, стали частью племени коленопреклоненных, согласных гнуть спину на других. Одних задавила судьба, других держала на привязи эфемерная надежда заработать. И потом, невозможно ничего сделать до тех пор, пока не известен принцип действия механизма, управляющего Шагреневой Кожей.

Разочарование было так сильно, что Джаг даже не заметил, как отдался во власть ностальгии. Мысли его потекли по другому руслу, вызвали из памяти иные образы, заставив его окунуться в воспоминания о прошлом, вновь оказаться рядом с Патчем, его духовным отцом и наставником.

С болью в сердце Джаг снова увидел себя скачущим верхом бок о бок со старым искателем приключений, услышал его нескончаемые советы и поучения.

То была счастливая пора, такой она и осталась навсегда. Неужели такова жизнь? Неужели золотые деньки принадлежат только прошлому? Неужели о счастье теперь можно только вспоминать?

Устав от горьких размышлений, Джаг поднялся и пошел к составу. Он уже почти добрался до своего вагона, как вдруг его окликнул голос, заставивший юношу вздрогнуть.

Резко обернувшись, он увидел перед собой Мониду.

Глава 10

Она стояла чуть в стороне от вагона, стройная и неподвижная, одетая в легкую белую накидку, которая не скрывала ее восхитительных женственных форм. Волосы ее были заплетены в длинную косу, переброшенную вперед через левое плечо, что делало ее значительно моложе и придавало вид девочки.

Когда прошло первое ошеломление, Джаг быстро огляделся вокруг, схватил Мониду за руку и увлек за собой между двумя вагонами.

Она с испугом смотрела на него, поэтому Джаг объяснил:

– Я не хочу, чтобы кто-либо увидел нас вместе, кое у кого это может вызвать ненужные подозрения. Но что вы здесь делаете в такой поздний час? Я думал, что ваш вагон заперт.

– Дверь просто прикрыта. Я пришла сюда потому, что вы сами не решаетесь подойти, значит, первый шаг навстречу должна сделать я.

– У меня были на то причины, – пробурчал Джаг. – Все не так просто, как кажется!

Тут он заметил, что до сих пор держит ее за руку, а она не делает попыток высвободить ее. Она шагнула к Джагу и прижалась к нему, и юноша почувствовал, как ее твердые груди обожгли его.

– Ты знаешь, возможно нам больше никогда не представится другой такой случай, – шепнула она.

Потрясенный справедливостью ее слов и тем, что она обратилась к нему на ты, он так крепко прижал ее к себе, что она чуть не задохнулась.

Они долго стояли, слившись в объятиях, отвечая лаской на ласку.

Ими овладело неистовое влечение друг к другу, губы их слились в крепком, неумелом и лихорадочном поцелуе.

– Не стоит оставаться здесь, – решил Джаг, бросив вокруг себя осторожный взгляд.

Подхватив Мониду на руки, он перебрался с нею через систему сцепки вагонов на другую, более темную сторону состава.

Шагая вперед в поисках надежного укрытия, Джаг чувствовал, как в нем борются противоречивые чувства. До сего момента его любовь к девушке выражалась в желании защитить и сберечь ее. Теперь же его чувства быстро меняли окраску, становились более конкретными и плотскими.

Не в силах сдерживать себя, он положил ее на мягкий серый песок и опустился рядом, сгорая от желания и сожалея, что до сих пор знал лишь платную любовь, которая низводила его до уровня временного сексуального партнера.

Сбросив с себя накидку, Монида притянула Джага к себе, положив конец его последним колебаниям. Она сама направила его и только попросила быть нежным и ласковым.

Как бы отвечая на ее просьбу, он осторожно вошел в ее горячую плоть, следя за выражением ее бездонных зеленых глаз. В тот момент, когда она прикусила губу, Джаг остановился, но, яростно качнув головой из стороны в сторону, Монида заставила его продолжать и, обхватив руками за шею, всем телом подалась вперед, чтобы теснее слиться с ним и почувствовать наполнявшую ее живую силу.

Спаянные в одно целое, они некоторое время лежали неподвижно, а потом устремились в яростную обоюдную схватку.

Уткнувшись лицом между ее упругих грушевидных грудей, Джаг бессознательно ускорял ритм. Он обрушился на девушку, словно хотел пронзить ее, раствориться в ней и исчезнуть из этого дьявольского мира.

Наконец он почувствовал, как Монида напряглась, ее дыхание участилось и с губ сорвался легкий стон, прозвучавший, как сигнал. Знакомые мурашки пробежали по телу Джага, превратились в приятное легкое тепло, которое вскоре переросло во всепожирающее пламя. И тогда он ускорил темп. Обвив его ногами, молодая женщина со стонами забилась под ним. Джаг ощутил, как мышцы ее лона начали сокращаться, не выпуская его из сладкого плена, и, будучи не в состоянии и дальше контролировать себя, он взорвался в ней сладостным, животворящим фейерверком. Монида отпрянула назад, но он грубо схватил ее за косу и притянул к себе, не желая, чтобы молодая женщина ускользнула от него в кульминационный момент. Их губы встретились, и тела снова забились во встречных движениях. Не насытившись, они вскоре опять потянулись друг к другу, только на этот раз их ласки были более глубокими и интимными... Теперь мелодия их любви звучала не печальной, а торжественной фугой.