Пророк - Шидловский Дмитрий - Страница 4

Больше двух часов я слонялся по залам Екатерининского дворца, то и дело останавливаясь, чтобы с кем-нибудь поболтать. Изредка поглядывая на часы, я прикидывал, сколько времени мне еще вот так надлежит без толку болтаться среди великолепных интерьеров восемнадцатого века и выслушивать светские сплетни. Наконец передо мной предстал гигантского роста поручик лейб-гвардии, облаченный в парадную форму, и, церемонно отдав честь, произнес:

– Вас ожидает его императорское величество.

Я кивнул и последовал за гвардейцем.

Кабинет государя был оформлен в полном соответствии со вкусами восемнадцатого века. Я сел в кресло времен Людовика Шестнадцатого, мельком подумав, что, может, когда-то в нем сиживал Григорий Потемкин, Александр Первый, а то и вовсе сама Екатерина Великая, и принялся рассматривать изящную позолоту и картины, украшавшие комнату. Через пару минут двери, ведущие в личные покои государя, распахнулись, и в кабинет вошел государь. Его величеству было уже под шестьдесят. Высокий и грузный, осанистый и моложавый, он напоминал Александра Третьего. На нем был мундир полковника Семеновского полка, чрезвычайно шедший к его фигуре. Я встал и поклонился.

– Рад вас видеть у себя, князь, – произнес государь, протягивая мне руку.

– Ваше приглашение – большая честь для меня, – ответил я на рукопожатие.

Император жестом пригласил меня садиться и сам опустился в соседнее кресло, закинув ногу на ногу.

– Как вам сегодняшний прием? – осведомился он.

– Великолепен, как всегда.

– В вашей фразе, как я понимаю, ключевыми являются слова: «как всегда», – усмехнулся император.

Я сдержанно улыбнулся.

– Простите, государь, я не любитель светской жизни.

– Это свойственно философам.

– Вы мне льстите.

– Нисколько. Все, кто имел удовольствие общаться с вами достаточно близко, характеризуют вас как человека с философским складом ума, весьма глубокомысленного и проницательного.

– Не смею опровергать мнение света, – ответил я, усиленно соображая, куда клонит император.

– Вы в последнее время слишком редко бываете при дворе, и я, увы, не могу сказать, что хорошо знаком с вашими воззрениями, – сокрушенно покачал головой император. – Впрочем, когда вы вернулись из Поднебесной, как я помню, вы высказали несколько дельных соображений относительно политики империи на Дальнем Востоке и в Северной Америке. Не многие знают, какое влияние они оказали на дальнейшие события и насколько были полезны для нас.

– Я всегда к услугам вашего величества. Как только вам снова будут необходима моя помощь...

– Уже необходима, – неожиданно прервал меня император. – А именно, ваше знание Востока. В данном случае восточной философии и религии.

– К вашим услугам, – повторил я. Ситуация, кажется, начала проясняться.

– Скажите, что вы знаете о так называемом учении «Небесного предела»? – осведомился государь.

– Чрезвычайно мало, – развел я руками. – Читал, не то в «Коммерсанте», не то на одной из страниц Интернета. Кажется, это учение некоего китайца, переехавшего в Калифорнию и объявившего себя пророком. Писали, будто он создал не то философскую школу, не то религию, тут же обросшую большим количеством последователей. Вот, собственно, и все.

– Но, возможно, даже по этим обрывочным сообщениям вы сумели составить определенное мнение?

– Да как сказать... Судя по всему, это смесь буддизма и даосизма с доброй примесью восточной мистики.

– Вам не показалось, что речь идет о новой тоталитарной секте?

– Вряд ли, государь. Отсутствуют основные признаки: безоговорочное подчинение лидеру и предсказание скорого конца света. Впрочем, однозначно отвергать такое предположение я бы не стал.

– А сам этот новоявленный пророк, кто он? Жулик, помешанный... или святой?

– Боюсь, что не готов ответить, ваше величество. Но, может быть, я попытался бы сделать предположение, если бы знал подробности, известные вашему величеству.

– В Северной Америке учение «Небесного предела» имеет уже более полутора миллионов последователей, в Китае – более тридцати миллионов, во Франции – сто семьдесят тысяч. Это только люди, вступившие в секту официально. А сколько сочувствующих? В границах Евразийского союза «школы небесного сознания» – так они это называют – растут как грибы. Одна такая есть уже и в Петербурге. Их влияние ширится.

– Вот как? – удивился я. – Должен признаться, в последнее время я следил только за новостями, связанными с деловой жизнью. Влияние новейших философов на современность мне казалось преувеличенным.

– И совершенно напрасно. Познакомьтесь с его учением поближе, – не то попросил, не то приказал государь. – Виктор Гюго сказал: «Можно сопротивляться вторжению армий, но вторжению идей сопротивляться невозможно». На Земле нет сейчас такой силы, которая могла бы бросить вызов военной мощи Российской империи, однако армии не в состоянии сопротивляться вторжению идеологий. Мы с вами знаем, к чему привела эту страну восемьдесят восемь лет назад коммунистическая доктрина. Революция семнадцатого года стала следствием не плохой работы полиции и не просчетов армии, а закоснелости империи, ее привязанности к устаревшим догмам. Николай Второй так и не понял, что с идеологией должна бороться идеология, а не жандармерия и казаки. За это он и получил свою пулю в Екатеринбурге. Когда я восходил на престол, то поклялся, что не допущу повторения ошибок прошлого. Мои возможности вмешиваться в политическую жизнь страны ограничены конституцией, но обязанности заботиться о процветании империи с меня никто не снимал. Впрочем, мировое положение обязывает нас думать и о спокойствии и процветании всего мира. После развала США мы – единственная сверхдержава и оплот стабильности. Кризис у нас будет означать общемировой кризис. И если я увижу, что где-то на земле снова зреет идеология, грозящая ввергнуть Россию и мир в пучину бед, я сделаю все, чтобы воспрепятствовать ее распространению.

– А вы уверены, ваше величество, что здесь мы имеем дело именно с опасной деструктивной идеологией?

– Нет, – покачал головой император. – Является учение «Небесного предела» опасным и деструктивным или это просто новое философское течение, я хочу узнать от вас. Но я не могу оставить без внимания столь стремительно набирающую популярность философию.