Гиблое место - Шхиян Сергей - Страница 11

Переночевали мы в курной крестьянской избе. Два чернеца у крестьян любопытства и особых вопросов не вызывали. Хозяева поделились с нами своей скудной трапезой, состоявшей из пустой каши, пушного хлеба, в котором мякины оказалось больше, чем муки и простокваши. Постелили нам старые овчины на примитивные лавки в холодной горнице и оставили с Богом.

Алексий, притихший и сосредоточенный после недавнего происшествия, тяжело вздыхал и ворочался на жестком ложе. Я тоже долго не мог заснуть. Кусали клопы, бока мялись о неструганое дерево, и вообще, все произошедшее было глупо и грустно.

Утром, простившись с хозяевами ночлежной избы, мы, как говорится, по холодку продолжили путь. Дороги по-прежнему были мокры и грязны. Мои сапоги совсем раскисли, грубая крестьянская пища бродила в желудке, и я теперь мечтал исключительно о тепле, отдыхе и горячей воде.

О Москве пока можно было забыть. В течение дня нам несколько раз попадались казачьи и земские разъезды, ищущие неведомо кого, возможно, нас. Они останавливали и допрашивали путников, идущих в сторону столицы. Мы вели себя скромно, шли, не поднимая на встречных глаз, и нас пока не тревожили. Оружие, спрятанное под рясами, было незаметно и не привлекало внимания.

Пока все шло вполне успешно, и мы медленно продвигались вдоль устья Оки на восток в расчете добраться до следующей радиальной дороги на столицу.

Алексий более стоически, чем я, переносил дискомфортное пешее путешествие. Казалось, что его тревожат ни стертые, мокрые ноги, а только уязвленная совесть. Я попытался с ним обсудить случившееся, его ратные подвиги, но он разговор не поддержал и окончательно замкнулся в себе.

Идти рядом с упорно молчащим спутником, вчера еще весельчаком, а сегодня угрюмым меланхоликом, было утомительно, и я начал подумывать о том, что нам лучше разойтись. В конце концов, мы только случайные попутчики, и нас ничто не связывает.

– Ты, собственно, зачем шел в Москву? – спросил я Алексия, когда, чтобы обсушить обувь и немного передохнуть, мы устроили привал.

– По нужде, – кратко ответил он.

– По какой?

– По своей.

– Жить там собирался? – не отставал я.

– Жить буду в пустыне, – ответил священник, мрачно глядя в сторону.

Похоже, у него возникли по-настоящему большие проблемы с верой и совестью. Только было непонятно, что послужило тому причиной, прошлые грехи или вчерашние события. Мне также претило насилие, особенно кончающееся кровью. Слишком небрежно относились и относятся в России к жизни людей. Я знал, к чему это приведет в будущем, но в том, что касалось вчерашних событий, особой своей вины не чувствовал. В конце концов, мы только защищались.

– Может, тебе лучше в монастырь пойти? – поинтересовался я, подбрасывая веток в чадящий костер. – Там станешь ближе к Богу.

Ответить Алексий не успел. Невдалеке от нас заржала лошадь, и мы разом насторожились. Я начал спешно натягивать на ноги непросохшие сапоги. Место, в котором мы расположились, было глухое, а время смутное. Прятаться смысла не было, костер дымил, и вычислить, что рядом с ним люди, было элементарно.

– Кого это нелегкая несет, – проворчал спутник, как и я, спешно обуваясь.

Узнать нам это удалось минуты через три. На поляну выехало несколько странно одетых людей восточного обличья с луками за спинами. Они остановились на почтительном расстоянии. Возглавлял всадников человек средних лет со скуластым лицом, узкими глазами и редкой растительностью на лице. Он отделился от группы, подъехал к нам, остановил лошадь вплотную к костру и разглядывал нас в упор, не произнося ни слова. Мы тоже молчали, ожидая, что за этим последует.

Рассмотрев нас, татарин или ногаец, я не смог точно определить по его обличию национальность, повернулся к спутникам и что-то закричал на своем языке. К костру подъехала остальная компания. Один из прибывших, полный человек со славянскими чертами лица, спросил по-русски:

– Вы кто такие?

– Сам, что ли, не видишь, – ответили. – Монахи.

– Злато-серебро есть? – проигнорировав мой ответ, спросил славянин.

– Откуда у монахов злато-серебро.

– А что есть?

– Хлеб есть, – ответил за меня Алексий и показал на свой мешок.

– Давай! – приказал толмач, не сходя с коня.

Алексий, не пререкаясь, передал ему свой мешок.

Славянин, брезгливо оттопырив губу, что-то сказал предводителю, тот буркнул приказание, и содержимое мешка полетело на землю.

Отец Алексий на чужбине больших богатств не нажил, и его скромный скарб хищников не заинтересовал. Один из азиатов соскочил с коня, раскидал ногой вещи священника и ничего не взял.

Старший, переговорив с толмачом-славянином, отдал спешившемуся азиату приказ, и тот, отвязав от седла аркан, ловко связал им мне руки, после чего приторочил конец к своему седлу. Я покорно стоял, не оказывая никакого сопротивления. Пытаться устроить рубку с двумя десятками конных кочевников была равноценно самоубийству.

Отец Алексий так же покорно дал себя связать, побормотав под нос, что де, «все по грехам нашим».

Должен сказать, что наше пленение происходил так обыденно и скоро, что я с трудом поверил в происходящее. Это было оскорбительно еще и тем, что кочевники не обращали на нас ровно никакого внимания. Так небрежно обращаются не с людьми, а с баранами.

– Не знаешь, кто они такие? – тихо спросил я Алексия, как только представилась возможность.

– Ногайцы из Малой Орды, – кратко ответил священник. – Видать, нас в рабство погонят.

Чем отличается Малая Орда ото всех других орд, я не ведал ни сном, ни духом, но то, как выделил интонацией это словосочетание поп, предполагало, что попались не самым симпатичным противникам.

Дальнейшего разговора у нас не получилось. Привязав арканы к седлам, ногайцы тут же тронулись в путь, соответственно, потащив нас за собой. Ехали они не очень быстро, и сначала я без труда успевал бежать легкой трусцой. Правда, руки резало от сильно затянутого на запястьях грубого волосяного аркана, и вскоре начало сбиваться дыхание. Постепенно в ногах накапливалась усталость, и теперь я мог думать только о том, как бы не упасть.