Грабеж - Шевцов Иван Михайлович - Страница 34

— А мне там нечего делать, — перебил Пришелец.

Наталья Максимовна по кислому выражению лица Зуброва поняла, что он недоволен братом, осуждает его и стыдится, потому и заняла сторону Егора. Ее последняя встреча с Михаилом Михайловичем в ресторане «Сказка» внесла в их отношения что-то непоправимое. Она вдруг поняла, что Зубров далек от ее идеала, что как человек он мало чем отличается от ее мужа. Антон Фомич труслив, лжив, своекорыстен, завистлив и честолюбив, жаден до денег и ради своего служебного и материального благополучия пойдет на все. Прежде она закрывала на это глаза: мол, он для нее старается, и если делает противозаконные дела, то только для своей любимой жены, так он ей внушал, оправдывая свои поступки. В первые годы замужества она закрывала на это глаза, потом увлеклась Зубровым. В нем она видела мужчину сильного характера, целеустремленного, напористого и находчивого, одаренного острым умом и смекалкой.

Она видела то, что хотела видеть, и не замечала того, что было на самом деле. Увлечение Зубровым оказалось недолгим, отрезвление произошло как-то вдруг, внезапно. Таков был характер Натальи Максимовны: все ее действия и решения происходили «вдруг».

— Сейчас, конечно, сейчас на луне вам нечего делать. Я говорю о будущем, через полсотни лет ваши внуки… — продолжал Егор.

— У меня нет внуков. А через полсотни лет, уважаемый, и меня не будет, — возразил Пришелец.

Но Егор продолжал горячиться:

— Ну и что из того, что вас не будет?! А люди будут!

— Браво, Егор Михайлович! — воскликнула Наталья Максимовна и захлопала в ладоши. Она поднялась из-за стола, подошла к Егору, обвила руками его шею и сочно поцеловала.

Это был вызов и Зуброву, и Пришельцу, и самонадеянной Малярчик, затеявшей дурацкий спор о лишних деньгах. Виктория Лазаревна не понравилась ей с первой минуты, когда Малярчик осмотрела ее высокомерным и ревнивым взглядом. Наталья Максимовна считала себя неотразимой и сегодня хотела быть первой дамой бала, и имела на это все основания. И вдруг на первенство заявила свои права какая-то самозванка, неизвестно каким образом здесь оказавшаяся. Уверенная в своем превосходстве, Наталья Максимовна такого стерпеть не могла и готова была на любую выходку, призвав к себе в союзницы Любовь Викторовну. Жена Зуброва ей понравилась: она оказалась совсем не такой, какой рисовал ее муж. Она привлекала непринужденностью в общении. В ее светлой, теплой улыбке, в мягком говоре светилась веселая доброта. И то, что Зубров незаслуженно дурно отзывался о своей жене, вызывало у нее лишь чувство неприязни к бывшему любовнику. И это все она демонстрировала Зуброву. Слишком самонадеянный, занятый самим собой и совершенно не знавший другую Наточку — Наталью Максимовну — гордую и дерзкую, Михаил Михайлович не придал значения ее выходке. И в этом был его просчет.

Наблюдательный Земцев лучше Зуброва понимал Наталью Максимовну. Они были знакомы более пяти лет, и хоть не часто, может, раз в год, встречались в домашней обстановке, главным образом на квартире Ященки или у общих друзей. К себе Земцев не приглашал и в гостях всегда появлялся один, без жены, каждый раз сочиняя какую-нибудь причину ее отсутствия — легкое недомогание и тому подобное. Наталья Максимовна чисто женским чутьем догадывалась, что дело тут не в недомоганиях, а в чем-то другом, а в чем именно, она не могла определенно сказать, и это разжигало ее женское любопытство». Оно обострялось еще тем, что сам Яков Николаевич со своей холодной вежливостью и сдержанной недоступностью тоже был загадкой. Наталья Максимовна не любила неразгаданных тайн и предпочитала во все вносить ясность. Она знала, что ее муж связан с Земцевым чисто деловыми отношениями, и отношения эти выходят за рамки законности. И вот однажды Ященки случайно встретили в Большом театре Якова Николаевича с женой — маленькой, высохшей старушкой — и вначале не могли определить, кем она ему доводится — женой или матерью. Наконец, в перерыве в фойе Земцевы и Ященки столкнулись лоб в лоб, и Яков Николаевич, подавляя в себе легкое смущение, познакомил их с супругой, которая была намного старше его. Таким образом одна загадка была разгадана, оставалась другая: сам Яков Николаевич. Но в это время Наталья Максимовна познакомилась с Зубровым, и Земцев, как говорится, отошел на второй план.

О более чем близких отношениях Натальи Максимовны и Зуброва Земцев догадывался, однако он не знал, что эти отношения дали глубокую трещину, поэтому не совсем понял ее женский порыв в поддержку Егора. Он посчитал это вызовом Виктории Лазаревне и ее переусердствовавшему опекуну и знал, что экстравагантную Наталью Максимовну трудно будет остановить, и в этом случае не избежать скандала, в который будут втянуты все присутствующие. Перегрызутся и разделятся на два враждебных лагеря. А зачем, во имя чего, спрашивается, такое удовольствие? Нельзя этого допустить, сказал сам себе Яков Николаевич, тем более, что и он не прочь был заслужить расположение Виктории Лазаревны, а точнее ее мужа, беспрекословно исполнявшего все пожелания своей властной супруги. И Яков Николаевич решил перевести разговор в мирное русло. Он торопливо искал сюжет разговора, такой, который мог бы привлечь всеобщее внимание. Он не был мастаком на анекдоты и не держал в уме про запас, на всякий случай, пикантную быль, не коллекционировал курьезы для веселой компании, но предпочитал слушать других. И, не найдя ничего подходящего, он решил рассказать случай, который произошел вчера и глубоко его задел. Он заговорил, как бы обращаясь только к Виктории Лазаревне и Пришельцу:

— Есть у меня подчиненный с неприличной фамилией: Гумно. И представьте себе, гордится своей фамилией. Афанасий Гумно. Участник войны, пенсионного возраста детина. В общем, соответствует… фамилии. Вчера я пригласил его, чтобы предложить пенсию. Не желает. Ощетинился, в бутылку полез: мол, другие вон какие посты занимают, а и после семидесяти не собираются на пенсию. А вы меня насильно в шестьдесят гоните. Я посмотрел на него и говорю: «Послушайте, Афанасий Андреевич, а почему б вам не поменять фамилию?» — «А это зачем?» — удивляется. «Неблагозвучная она», — говорю я. «Неблагозвучная, зато моя, собственная. Отец, — говорит, — с этой фамилией Перекоп вместе с Фрунзе штурмовал, а я Прагу от фашистов освобождал. Так что менять мне ее ни к чему». — «Да не совсем она приличная», — говорю. «А что в ней неприличного? Гумном, — говорит, — на Смоленщине называют помещение, где хлеб молотят. Фамилии, они со смыслом, значит, предки мои хлеборобами были».

Земцев замолчал, не досказав продолжение своего разговора с подчиненным. А сказал ему Афанасий Андреевич Гумно вот что: «Ваша фамилия, Яков Николаевич, тоже со смыслом и значением». И было тогда в его взгляде столько ядовитого презрения, что Земцев внутренне вздрогнул и без колебаний решил для себя: на пенсию этого Гумно, и немедленно.

— В наше время сделать новую фамилию все равно, что носовой платок купить. Даже отчество можно запросто менять, — весело заметил Зубров. — У нас сотрудник Вшивцев поменял фамилию на Айсберг, представьте себе со значением: служил на Северном флоте срочную службу, плавал в северных широтах, и однажды их подводная лодка якобы чуть не столкнулась с айсбергом.

Но его слова не удостоили вниманием. И после какой-то неловкой паузы Виктория Лазаревна как бы заключила то, о чем говорил Земцев:

— Не хотят уходить на заслуженный покой, не желают. Вон и шеф Петра Михайловича, уже совсем в маразме, старый гриб, ему уже за семьдесят пять перевалило, на работе спит, на совещаниях — дремлет, а на пенсию не желает.

— Ну это ты напрасно, — недовольно поморщился Малярчик: жена выбалтывала служебную тайну. — На совещаниях иногда и молодые спят.

— Да ведь я к тому говорю, — продолжал свою мысль Земцев, — что кивают на пожилых руководителей. Но это в корне неправильно, попросту — глупо. Умному человеку и не нужно уходить на пенсию в шестьдесят. Умный может и до ста лет работать, если, конечно, он работоспособен. А если ты, простите, гумно, то нечего тебе место занимать и бравировать своим происхождением и заслугами предков.