Грабеж - Шевцов Иван Михайлович - Страница 12

— Что молчишь, Станислав Петрович! Думаешь, я не понимаю, что придется попотеть? Всем нам, и тебе в том числе. Когда Коньков выйдет из больницы, ты мне сразу дашь знать. Я подъеду и сам им займусь или подключу Антонину Миронову. Но это потом. А сейчас — дело за тобой. — И неожиданно предложил; — А не пойти ли нам пообедать?

— Можно, — кивнул Станислав Петрович.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Антонина Миронова возвращалась в Москву под вечер, и, хотя до конца рабочего дня оставалось каких-нибудь час-два, она прямо с вокзала поехала на улицу Белинского, зная, что Добросклонцев ждет ее. С ним она разговаривала по телефону перед отъездом из Дядина, и Юрий Иванович понял, что ничего обнадеживающего она не везет. Прошел уже месяц, а дело с кулоном так и не продвинулось ни на шаг. В Дядине Тоня допрашивала вышедшего из больницы Конькова. С согласия Добросклонцева взяла с собой свою подругу врача-психиатра Раису Ивановну. Добросклонцева продолжал мучить вопрос: в самом деле Коньков страдает психическим отклонением или ловко симулирует? Ответ имел для следствия если не первостепенное, то весьма и весьма важное значение. Раиса Ивановна в данном случае никаких официальных полномочий не имела. Она присутствовала на допросе, наблюдала и слушала молча, не произнеся ни единого слова. Для Юрия Ивановича было важно мнение специалиста. Он не исключал необходимости психиатрической экспертизы, но для этого надо было иметь какие-то веские основания. Кроме того, посылая Миронову произвести допрос Конькова, Добросклонцев рассчитывал на ее опыт, на умение расположить к себе подследственного, войти к нему в доверие. На этот раз расчет Юрия Ивановича не оправдался: Антонина Миронова не смогла выудить из Конькова ни одной сколько-нибудь существенной детали, которая помогла бы дальнейшему следствию. Дав подписку о невыезде, Коньков, как и на беседе с Добросклонцевым и Беляевым, упрямо повторял свою версию и не очень искусно «заговаривался», демонстрируя умственные «завихрения».

Юрий Иванович посмотрел на часы: сегодня он хотел прийти домой пораньше, собирались всей семьей сходить в кино на новый французский фильм.

Тоня вошла в кабинет без стука, румяная, возбужденная, и с порога пояснила:

— Очень спешила, боялась, что не застану. А на дворе — теплынь. Настоящая весна.

Она села на один из четырех стульев, прижавшихся к стенке напротив письменного стола, расстегнула блестящие крючки-застежки элегантного плаща и поправила прическу.

— Рассказывай, — негромко попросил Юрий Иванович.

— Рассказывать, собственно, нечего. Как я тебе уже говорила по телефону, никаких сенсаций. Как улитка закрылся в ракушке. Осторожничает, а стоит только наступить ему на хвост, как тут же разыгрывает из себя придурка, на что имеет официальный документ. Ну а насколько эта бумажка справедлива, мы не знаем, и проверять ее на данном этапе, по-моему, нецелесообразно.

Слушая ее, Добросклонцев молча кивал головой и, когда Тоня сделала паузу, спросил:

— А что думает Раиса Ивановна?

— Рая считает, что Коньков больше симулянт, чем придурок.

— Получается — и симулянт, и шизик?..

— Симулянт стопроцентный, а что касается шизика, то, по мнению Раи, это у него может быть в легкой форме. Как принято говорить в таких случаях: иногда на него находит.

— Ну хорошо, допустим. А если потребовать экспертизу? Если будет установлено, что Коньков обыкновенный симулянт, а лечащие его врачи по доброте своей или по профессиональной некомпетентности, или в корыстных целях ошибались, то мы с тобой с полной уверенностью можем считать, что гражданин Коньков равноправный соучастник шайки налетчиков и версия его обыкновенный блеф.

— В этом я не сомневаюсь, — уверенно подтвердила Тоня. — Но требовать экспертизы сейчас преждевременно. Коньков должен выйти на связь. Надо дать ему время. Успокоится, обвыкнется.

— Конькова держать на прицеле… Логично, — вслух рассуждал Добросклонцев. — И только?

— А что еще придумать? — Тоня пожала плечами.

— Мне не дает покоя твой старый знакомый — Ипполит Исаевич. Хотелось бы с ним встретиться еще раз. Просто невзначай зайти на чашку чая и уточнить некоторые детали, любезно попросить помочь следствию.

— Попробуй. В успех я не верю. Во-первых, он тебе не откроет или ничего нового не скажет. Пришелец — матерый волк, у него особое чутье: за километр чувствует капканы.

— И в конце концов, обойдя все капканы, проваливается в западню. Ладно, посмотрим. У меня есть план, точнее, некоторые соображения.

— На всякий случай предупреди меня, когда пойдешь к Пришельцу.

— Непременно. Более того: позвоню тебе от него.

Пришелец подробно знал о содержании беседы Добросклонцева и Беляева с Коньковым и был вполне удовлетворен поведением своего исполнителя. Пока что события развивались по сценарию, сочиненному Ипполитом Исаевичем, и опасности для себя он не ждал, хотя всегда был готов к неожиданностям. Провал операции «Кулон» вызвал в нем ярость — он возненавидел Норкина, который так ловко провел его. Но эта ненависть и порождала в нем азарт игрока. Пришелец готовил новую операцию «Кулон» и как артист упивался своим замыслом, который считал красивым и дерзким. После провала первой операции Пришелец поступил на службу. В одном из подмосковных городов начались работы по реставрации древнего храма, и, узнав, что там будут работать золотых дел мастера, Ипполит Исаевич, используя своих влиятельных знакомых, в которых он никогда не испытывал недостатка, устроился на ни к чему не обязывающую и в сущности безответственную должность консультанта: он слыл знатоком древнерусской иконописи.

Но золото золотом, а брильянт брильянтом, и откладывать вторую операцию «Кулон» не было смысла, тем более, что план был, как считал Пришелец, гениальным в своей простоте. В свой замысел Ипполит Исаевич посвятил Павлова, поскольку ему отводилась главная роль. Пришелец любил баню, и не сауну, которую он называл мини-Сахарой, а русскую баню с березовым и дубовым вениками. И не Сандуны, не Центральные бани, у него была своя, районная, в которой к услугам такого солидного клиента всегда был готов отдельный номер с парилкой, с небольшим бассейном и довольно просторной раздевалкой, рассчитанной на пять персон. Вдоль стен вытянутой в длину комнаты стояли мягкие кресла, посередине прямоугольный стол, за которым могли уместиться не пять, а все десять человек; на отдельном столике — электрический самовар. На полу — ковровая дорожка. И, конечно же, вешалки и весы. Обслуживали номера два банщика — Гриша Хоменко и Леша Соколов. Хотя обоим им перевалило за сорок и оба имели институтские дипломы, а Соколов даже степень кандидата технических наук, для Ипполита Исаевича и для Анатоля они были Гришей и Лешей. Они не обижались. Пришельца в глаза величали по имени-отчеству, за глаза — боссом. Они хорошо знали свою службу, создали для клиентов настоящий сервис; имели свою постоянную клиентуру с тугими кошельками и купеческими замашками. И не задаром: ежедневно уносили домой в среднем по четвертному чаевых, что составляло среднемесячный заработок 500 — 600 рублей. Конечно же, приходилось делиться с директором бани, тут ничего не поделаешь, так заведено: что в бане, что в ресторане, да мало ли где еще? Нельзя сказать, чтоб Гриша и Леша делали что-то противозаконное, они знали запросы своей клиентуры и старались удовлетворить их с лихвой. Если находились обожатели воблы, снетка или еще какой-нибудь сухой и копченой рыбешки, — а кто ее не любит под свежее пиво, — у Гриши и Леши всегда был припас. Гриша водил дружбу с проводником поезда Москва — Калининград, Леша с проводником Москва — Мурманск. Водили они ну если и не дружбу, то знакомство с администратором магазина «Океан», страстным поклонником березового веника и легкого пара. Словом, рыба была всегда. А уж, как водится, платить за нее приходилось гораздо больше, чем втридорога. Опять-таки это же рынок: не хочешь — не бери, довольствуйся солеными сушками или брикетиком с этикеткой «Сыр к пиву». И венички у Гриши и Леши всегда свеженькие, аккуратненькие, веточка к веточке, хоть дубовые, и даже с можжевельничком и веткой черной смородины. По желанию любителей ароматного духа в парной появлялся терпкий запах эвкалипта, черной смородины.