Смерть молчит. Другая жена. Коммерческий рейс в Каракас - Лебрюн Мишель - Страница 52

— Поль, ради всего святого, скажи правду. Разве ты не видишь, что это единственная возможность спасти Анжелику?

Синие, хитрые, ласковые глаза заглянули в мои.

— Черт, Билл, почему ты меня не предупредил? Разумеется, я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь. Ты это знаешь. Но не могу читать мысли, а хрустальный шар я забыл дома. Я…

Трэнт перебил его:

— Вы что, не имеете понятия, о чем говорит мистер Хардинг?

— Ну, черт… может, он что мне и говорил, лейтенант. Не знаю. Люди много чего мне рассказывают, только большая часть в одно ухо влетает, в другое вылетает. — С серьезной миной он подался вперед. — Но тут он прав, когда говорит, что Анжелика этого не сделала. Разумеется, нет. Она последний человек на свете, кто может допустить такое. Вы, полицейские, меня всегда поражаете. Почему вы всегда за все беретесь не с того конца? Лэмб был мерзавец, правда? Паразитировал на Анжелике; собирался паразитировать на Кэллингемах. Вокруг таких типов всегда полно людей, с удовольствием отправивших бы их на тот свет. Судя по всему, он кого-то шантажировал, наверняка не одного. А вы не находите ничего лучшего, чем…

— Поль, — перебил я его, — скажи ему все!

Запнувшись, он виновато взглянул на меня и отвернулся. Повисла долгая, глухая тишина. Наконец Трэнт поднялся с подлокотника.

— Все в порядке, мистер Фаулер. Извините, что побеспокоили. Этого достаточно.

Поль тоже поднялся. Выглядел он расстроенным и несчастным. Никогда я не видел человека столь откровенно бесстыдного, кроме Элен, разумеется. Все глубже я погружался в кошмарный сон.

— Не уходи, Поль, — сказал я. — Останься, прошу тебя, и объясни ему…

— Если мистер Хардинг настаивает, чтобы вы остались, я не имею ничего против. Но рад бы с ним поговорить с глазу на глаз. Вы можете подождать где-нибудь еще.

— Разумеется, Билл, я останусь, если ты хочешь. — Поль шагнул к дверям, но обернулся: — Черт возьми, мне очень жаль. И Анжелику мне жаль не меньше тебя. Но что человек может?..

Дверь за ним закрылась.

Я повернулся к Трэнту.

— Дайте мне с ним поговорить — только пару минут. Я заставлю его все рассказать.

— Верно. Он, конечно, хороший друг. Я убежден, подтвердит все, что захотите, — стоит только объяснить, что именно.

— Но он лжет.

— Так говорите вы. Мисс Ходжкине лгала, потому что ее подкупил Кэллингем. Почему лжет Фаулер?

— Наверно… наверно, он вбил себе в голову, что нужно меня спасти. Знает, что все это для меня значит, учитывая Кэллингема и мою жену. Видимо, он решил, что для меня будет лучше, если свалить все на Анжелику. Если бы вы оставили меня с ним…

— Ваши приятели, как мне кажется, очень дружно вас охраняют, мистер Хардинг.

В голосе его не было ни малейшей иронии. Только сдержанная констатация фактов. Эта его манера не принимать в расчет ничего, кроме фактов, меня ужасно раздражала. Мне пришлось признать неизбежное:

— Вы мне не верите, да?

— Этого я не говорил, мистер Хардинг. Знаете, я не сомневаюсь в том, что вы говорите правду об истинном отношении мисс Кэллингем к Лэмбу, и я даже готов поверить вам, что в ночь, когда был убит Лэмб, ее у вас не было, хотя бы потому, что не представляю, как бы вы хотели опровергнуть ее алиби, будь оно настоящим. Вполне возможно, что мисс Ходжкине была подкуплена именно с этой целью. Но что касается мисс Робертс…

Я перебил его:

— Но скажите мне одно. Зачем, черт возьми, мне лгать? К чему мне приводить к вам свидетелей, знай я наперед, что они будут все отрицать? Зачем мне напрасно подвергать сомнению алиби Дафны и признаваться в такой гадости, как попытка адюльтера, если…

— Как только в Манхэттене происходит убийство, знаете, мистер Хардинг, сколько приходит к нам невинных людей с признанием, что это сделали они? В среднем по четыре признания на каждый случай. Как раз на прошлой неделе в Бронксвилле убили девушку. Управляющий одного банка на Мэдисон-авеню сознался, что это сделал он. А сам ее никогда в жизни не видел.

Глаза его терпеливо изучали меня — спокойные, понимающие, без малейших признаков неприязни.

— Но, Господи Боже, это же ненормальные.

— Не сказал бы, что все они психи, мистер Хардинг. И кстати, вы-то не сознаетесь в убийстве.

— Да зачем же мне…

— Зачем вам лгать? — закончил он за меня. — Есть очень простая причина.

— Какая причина?

— Вы ее любите.

Ничего глупее он сказать не мог. Хоть я и понимал, что происходит, несмотря на кошмарный опыт с Элен и Полем, я до этой минуты все же не верил, что это безумное недоразумение будет продолжаться.

Я знал правду, и поскольку я знал правду, мне казалось естественным, что она будет очевидна кому угодно, если высказать ее вслух. Но теперь, посмотрев на Трэнта и заметив в глазах его самоуверенность человека, который «все понимает», я сумел увидеть все с его точки зрения. До сих пор мне казалось, что он наивен, до смешного наивен. Но, разумеется, наивным он не был. У него был даже слишком рафинированный, слишком утонченный интеллект. В этом была его проблема. Он отказывался принять мою версию, потому что его собственная была гораздо изобретательнее. А зачем ее принимать, если все и так указывало на вину Анжелики, если я опомнился только теперь, хотя мог сделать это уже давно, и если он — и это вернее всего — точно как Анжелика уперся в этот до ужаса очевидный и совершенно бесспорный довод моего поведения, который все прекрасно объясняет. Люблю ее — и все!

Нужно было что-то делать. Здание лжи, которое я построил, было настолько прочным, что теперь я не в силах был его разрушить и своим благородным жестом добился только того, что поколебал доверие к вымышленному алиби Дафны. Анжелике же это ничем не помогло.

Я в ярости уставился на него, но гнев мой смиряло новое, потрясающее ощущение полного бессилия.

— Вы полагаете, что она виновна, да?

— Так полагает окружной прокурор. Думает так и наш комиссар. И несмотря на ваши слова о мисс Кэллингем, говорят об этом все доказательства, кроме ваших запоздалых признаний, разумеется.

Тут я не смог сдержать раздражения.

— Почему у вас, полицейских, такие тупые мозги? Почему запоздалое признание обязательно должно быть фальшивым? Почему вам так нужно поправить его этой дурацкой идеей, что я влюблен в Анжелику? Я люблю свою жену. Анжелика для меня всего лишь обуза. Говорю вам правду не потому, что мне так захотелось, а потому, что это правда, и говорю так поздно, потому что раньше не мог решиться, трусил. Почему вы не пытаетесь мне хоть немного поверить, моя история так неправдоподобна? Займитесь Дафной. Не думаю, что она это сделала, но хоть что-то из нее сможете вытянуть. Анжелика невиновна. Обвинить невиновную женщину, неужели это может вам нравиться — или все же нравится?

Он продолжал изучать меня так же терпеливо, как и всегда. Если бы он хоть раз вышел из себя!

— Не слишком ли многого вы хотите от меня, мистер Хардинг? Говорите — займитесь мисс Кэллингем. И притом не помогли мне ни одним доказательством против нее или вообще против кого угодно. К тому же вы сами говорите, что она невиновна; да и не вижу я никаких мотивов. Просто она наделала глупостей и ее отец, вполне естественно, старается уладить все это втихую. Я, как вы знаете, отнюдь не супердетектив. У меня только мое дело и мой шеф — как и у вас. Так получилось, что мой шеф — комиссар, а он приятель мистера Кэллингема. Комиссар мне уже звонил. Требует, чтобы я во что бы то ни стало постарался утаить от прессы, что мисс Робертс когда-то имела что-то общее с семейством Кэллингемов. Так что можете судить, насколько ваш тесть заинтересован избежать скандала и каково его влияние. Как полагаете, что бы было, если бы я наугад, без единого доказательства, кроме вашего заявления, которое опровергли бы и мисс Кэллингем, и мисс Ходжкине, стал бы обвинять мистера Кэллингема в подкупе свидетелей и дал журналистам повод к дюймовым заголовкам: «КЭЛЛИНГЕМ ПОКРЫВАЕТ ДОЧЬ, ОБВИНЯЕМУЮ В УБИЙСТВЕ — УТВЕРЖДАЕТ ЕГО ЗЯТЬ». Вы всерьез представляете, что я сделаю все это только потому, что поверю вам: якобы некая женщина, хоть все доказательства против нее, все-таки невиновна?