Назад в юность. Дилогия (СИ) - Сапаров Александр Юрьевич - Страница 52

Но партийные собрания мне все же приходилось посещать. Иногда это проходило даже интересно, потому что членами партии у нас были многие пожилые преподаватели, бывшие фронтовики. Они нисколько не боялись говорить все, что думают об обстановке в стране, у нас в городе и в университете. Большинство же молодых членов партии, вступивших в нее в последние годы, были уже совсем не такими. Говорили они короткими штампованными фразами, и все речи начинались примерно с одних и тех же слов: «Как указывает наш Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев…»

Мне по молодости на партийных собраниях слова не давали, да я и не просил, и практически ни о чем не спрашивали. Только пару раз парторг попросил небольшой отчет о выполнении партийного поручения, который я очень быстро предоставил, благо что с комсоргом все было обговорено.

В начале второго семестра Анна прибежала вечером домой возбужденная:

— Сережа, представляешь! У нас заболел преподаватель, и теперь у меня окно два дня. Помнишь, ты обещал съездить со мной в Ленинград зимой и сводить в Эрмитаж? Вот давай выполняй!

— Аня, у меня-то ведь нет окна. У нас сейчас токсикология на военной кафедре, и мне никак не уехать. А полковник Максимов меня в жизни не отпустит.

Моя расстроенная жена села грызть гранит науки, но вскоре настроение у нее поднялось, и остаток вечера у нас прошел отлично.

На следующее утро, когда мы все сидели в кабинете на военной кафедре, специально оборудованном для работы с отравляющими веществами, и нам уже раздали секретные тетрадки, в кабинет зашел полковник Максимов.

— Товарищи студенты, к сожалению, я должен срочно уехать в командировку, — сообщил он. — Но я надеюсь, что вы все, как дисциплинированные люди, будете приходить сюда все эти четыре дня. Когда приеду, то проведу зачет.

Не успел полковник выйти из кабинета, как я рванул на вокзал за билетами в Питер. Прибежав домой, разбудил свою жену, спящую сном младенца, и сообщил, что сегодня вечером мы едем в Ленинград, за что был немедленно расцелован и повержен в кровать. Когда мы из нее вылезли, то пора уже было собираться. Я позвонил из телефона-автомата родителям и попросил их сообщить тете Нине, что завтра будем у нее.

Собравшись, мы отправились на вокзал.

С утра, выйдя из вагона, мы оставили вещи в камере хранения и отправились в Эрмитаж, где пробродили полдня. Там можно было ходить еще неделю и все равно все не увидеть, поэтому я предложил Ане перекусить в ресторане на Литейном проспекте, практически рядом с Невским. В прошлой жизни я почему-то любил туда заходить. Когда мы подошли к дверям ресторана, там стояла небольшая очередь, все ожидали открытия. Мы с Аней встали в ее конец и спокойно ждали, так как до открытия оставалось всего несколько минут. Неожиданно за спиной я услышал знакомые голоса. Обернувшись, увидел двух военных и мысленно ахнул. Передо мной стоял изрядно поддатый преподаватель полковник Максимов и рядом с ним — заведующий военной кафедрой полковник Капитонов, тоже под кайфом.

— Андреев! — воскликнул Максимов. — Ты где должен быть? Ты должен учить токсикологию, а не по кабакам шляться. Нет, ты только посмотри! — обратился он к Капитонову. — Стоило мне уехать, и этот кадр уже в кабак собрался.

— Наш человек, — сказал, покачиваясь, полковник Капитонов. — Не служа, службу понял.

Но тут их внимание привлекла моя жена. Оба офицера подобрались и хищно уставились на смутившуюся Аню.

— Андреев, представь нам свою спутницу! — приказал Максимов.

— Дмитрий Иванович, это моя жена Аня, тоже студентка нашего университета.

Настрой охотников за прекрасным полом поутих, и преподаватели наперебой стали целовать вконец засмущавшейся Анне руки и сыпать комплименты. Но тут, к нашему счастью, открылись двери ресторана, и все гурьбой влетели в него. Здесь оба полковника, подмигнув мне и подняв большой палец вверх, наконец нас оставили.

А мы сидели, долго смеялись и говорили о том, что можно годами жить в своем городе и не увидеть знакомых. А тут в другом городе с трехмиллионным населением в первый же день в ресторане встретили преподавателей предметов, с которых я сбежал.

На следующий день мы благополучно вернулись домой. К чести Максимова надо сказать, он даже словом не обмолвился о том, что встретил нас в Питере. Только как-то раз высказался в плане того, что Андреев сумел найти красивую и преданную женщину, а это дорогого стоит.

* * *

Было начало мая, когда я пришел домой к родителям и обнаружил, что в гостях сидит мой тесть Борис Васильевич. Они оба с отцом были изрядно под градусом, да и моя мама не отставала. Праздновали они приближающийся День Победы. Когда я зашел в комнату, Борис Васильевич доказывал моему отцу:

— Нет, Алексеич, ты не прав, молодежь нынче не та. Вот я, например, в сорок четвертом ушел на фронт, я в полковой разведке был, сколько этих тяжеленных Гансов на себе обделанных приволок. Мне что, медали были нужны? Да мне этого совсем не надо. Я за страну воевал. А теперь они что, воевать пойдут? Да я когда услышал, что этот Никитка Сталина из Мавзолея вытащил, у меня все внутри перевернулось. А молодежь, она ведь на это смотрит и думает, что так и надо. Ну ладно Леня воевал, черт знает кем он там был, но все-таки на фронте. А за ним очередь стоит этих молокососов, которые войны не нюхали, к чему они нас приведут?.. А вот и мой зятек пришел! Ну расскажи-ка мне, Серега, как ты будешь Родину защищать?

Но тут вступил в беседу мой отец:

— Слушай, Васильич, я тебя уважаю, но надо и край знать. Ты что на моего сына бочку катишь? Ты что думаешь, он Родину не пойдет защищать? Ты смотри лишнего не говори!

Тут Борис Васильевич, хоть и не очень трезвый был, понял, что хватил лишнего, и поспешил исправиться:

— Ты что, Лексеич, да мой зять — классный мужик, я сразу увидел. Уж если он меня не забоялся, когда я с ним по-мужски начал говорить, — это да. Меня ведь, когда я злой, все стороной обходят, уважают.

Но мой батя уже не мог успокоиться:

— Нет, Васильич, ты моего сына за чмо не держи. Он и тебя, хоть ты и разведчик, в пять секунд вырубит. И вообще, что ты на молодежь наехал? Давай лучше накатим за Победу еще по одной.

Тут уже вступила в разговор моя мама:

— Ну-ка, мужики, заткнулись! Мы такую дату отмечаем, а вы тут ругаетесь не по делу.

Но Борис Васильевич все не унимался:

— А вот скажи мне, зятек, на какой черт ты в партию вступил? Тебе что там, маслом намазано?

Тут уж оба моих родителя не выдержали.

— Да ты что, Боря, думаешь, что мой сын ради привилегий туда пошел? — ласковым голосом спросила мама.

От этого тона Борис Васильевич сразу встрепенулся и заявил:

— Да не обращайте внимания, я тут по пьяни вам всякого наговорю, все путем.

Я решил исправить положение и, сев за стол, потихоньку начал петь:

Дымилась, падая, ракета, как догоревшая звезда…[1]

Тут подключился и бас Бориса Васильевича. К нашему дуэту присоединился отец. По его щекам текли редкие слезы, но он, не вытирая их, продолжал петь.

И мы дружно допели песню, а затем уже спокойно проводили моего расчувствовавшегося тестя.

Летом тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года я после сдачи экзаменов продолжал работать в больнице, проходил практику и по-прежнему уделял много времени учебе; кардиология и психология снились мне уже во сне. Я даже пропустил новость о вторжении наших войск в Чехословакию совместно со странами-членами Варшавского договора, потому что практически не читал газет и не смотрел телевизор. Привлек меня к этой теме отец, когда я вечером зашел к ним. Он только что оторвался от телевизора и с возмущением стал рассказывать о предателях-чехах, которые не оценили то, что мы сделали для них. Я, разумеется, не стал говорить отцу, что во время войны чехи благополучно клепали оружие для вермахта и ничем особо не выказывали своего недовольства. И что сейчас не только американские агенты и бывшие капиталисты недовольны существующим строем, но и народ. А только сказал, что наши войска вместе с болгарами и поляками быстро наведут в Чехословакии порядок. И с тоской подумал: «А ведь мне еще два года учиться. И пока мое воздействие на окружающее ограничивается, похоже, только изменениями в судьбе близких мне людей».