Назад в юность. Дилогия (СИ) - Сапаров Александр Юрьевич - Страница 38

Мы переложили его на операционный стол и начали готовить к операции. Вскоре появился недовольный нейрохирург. Ворча на всех на свете, он тоже начал готовиться к операции. Вторым хирургом явился дежуривший Павел Сергеевич, который был на удивление трезв. Женя уже стояла за столиком с инструментами. Немного погодя появился анестезиолог, и операция началась. Мы с Любой были на подхвате. И тут вновь зазвонил телефон. Сообщили, что к нам из района везут перитонит и что оперировать будет доцент кафедры общей хирургии Аркадий Борисович, он сегодня, на свою голову, задержался на кафедре.

Буквально через несколько минут к нам на каталке доставили бледного худого мужчину с заострившимися чертами лица. На его животе был длинный, огибавший пупок, свежий операционный шов.

Мы открыли другую операционную. Из-за ветра, дующего в окно, там было жутко холодно, и мне пришлось бегать по отделениям и собирать обогреватели. Вдвоем с Любой мы переложили больного на операционный стол и стали готовить к операции. Моему опытному взгляду было видно, что этот больной — не жилец на белом свете, и в военных условиях я бы назначил ему только промедол. Но мы были на гражданке, и требования здесь другие. Вскоре пришел Аркадий Борисович. По его взгляду на больного я понял, что его выводы совпадают с моими, но, если ничего не делать, этого никто не поймет.

Узнав диспозицию, он коротко сказал:

— Андреев, готовься помогать, иди мойся. Люба, будешь работать только с нами, у нас гнойная операция. Там два хирурга и медсестра, справятся. Второго анестезиолога пока нет, пусть наркоз даст дежурный.

Спустя несколько минут из первой операционной пришел анестезиолог и, покачав головой при виде больного, ввел его в наркоз.

Аркадий Борисович работал быстро и красиво. По свежему шву разрезал кожу и почти незаметную подкожно-жировую ткань. Сделав доступ в брюшную полость, вручил мне кохеровские расширители. Когда я раскрыл рану, из нее пошел такой гнилостный запах, что Люба, схватившись за рот, выскочила в коридор. Я же стоял, даже не пошевелившись. Удивленно посмотрев на меня, Аркадий Борисович сказал:

— Не ожидал от тебя такой реакции. Как бы нам теперь вернуть санитарку?

Но та с бледным видом уже зашла в операционную.

— Люба, подай сюда вон ту емкость.

Когда банка была принесена, хирург методично начал вычерпывать гной из брюшной полости.

Когда количество гноя уменьшилось, запах стал не таким едким, а может, мы уже просто привыкли к нему. Тонкая кишка была серого цвета и мутная, перистальтики почти не было видно. После откачки гноя мы стали промывать брюшную полость раствором фурацилина и делали это достаточно долго. Наконец, засыпав всю полость сухим пенициллином, Аркадий Борисович ушил операционную рану, оставив четыре дренажа для промывания. Потом, уже расстерилизовавшись, мы перегрузили мужчину на каталку и отправили в палату. Когда мы размывались, Аркадий Борисович вздыхал и все-таки выдал:

— Вот и такое бывает, Сережа. Вовремя не прооперировали, и такие дела. Шансов, конечно, мало, но все в жизни случается.

После того как мы переоделись, Аркадий Борисович пригласил меня в ординаторскую на кофе. Я пытался возразить, что у меня еще масса работы, но он настоял, сказав, что у меня вся ночь впереди. И вот мы пили кофе, а Аркадий Борисович осторожно расспрашивал меня о планах на жизнь. Постепенно разговор перешел на прооперированного больного, и мы сошлись на том, что такой инфекционно-токсический шок больной вряд ли переживет, несмотря на интенсивную терапию. Аркадий Борисович внимательно слушал мои высказывания. Наверное, наслушавшись больничных хирургов и посмотрев на меня сегодня во время операции, он уже ничему не удивлялся. Потом разговор перешел на возможность пересадки сердца, и, когда я высказал несколько соображений по этому поводу, он, пытливо посмотрев на меня, сказал:

— А знаешь, Сергей, у меня есть приятель, мы с ним заканчивали Киевский мединститут. Сейчас он высоко взлетел, но мы иногда пересекаемся, и мне кажется, что ему интересно было бы поговорить с таким соображалистым парнем. Признавайся, ты, наверное, в библиотеке уже все учебники по хирургии проштудировал, да, похоже, и по терапии?

— Аркадий Борисович, я их еще в школе начал читать, так что не удивляйтесь.

— Ну и прекрасно. Егор Николаевич вряд ли успел сказать тебе, что я являюсь руководителем кружка, в который он тебя пригласил. А вот тебе и тема работы — пересадка сердца. Дерзай, ищи литературу. На английском читаешь? Ну вот и хорошо. Если к весне что-то толковое получится, пошлем на конкурс студенческих работ в Москву, там как раз мой приятель будет задействован по общественной линии.

— Аркадий Борисович, а как зовут вашего однокашника?

— Думаю, ты о нем не слышал. А зовут его Чазов Евгений Иванович.

Поблагодарив Аркадия Борисовича за кофе, я отправился мыть полы в операционную.

А наш больной все же к утру умер. А я размышлял и думал, что даже с той техникой, с которой я работал уже на закате карьеры, такого больного мы, пожалуй, не вытянули бы.

* * *

Утром я возвращался домой еле живой, потому что пришлось приводить в порядок две операционные. У меня даже возникла идея не ходить на занятия, но потом я вспомнил, что сегодня гистология, и решил, что идти все же придется.

Почему-то у меня, до сих пор не испытывающего проблем с учебой, не сложились отношения с преподавательницей Галиной Федоровной Носковой. И по-моему, вся проблема была в том, что у меня, как и в первой жизни, ничего не получалось при перерисовывании в альбом гистологических препаратов из-под микроскопа. Причем чертежник я всегда был отличный, а вот с рисунками — полный провал. После того как мы перерисовали срезы в альбом и подходили к преподавательнице, она скептически оглядывала мою работу и ставила очередной минус в журнал, где почти у всей группы всегда стояли плюсы.

Забегая вперед, скажу: к концу второго семестра у меня в журнале было уже шесть или восемь минусов, хотя я неоднократно перерисовывал эти проклятые образцы. За две недели до зачета Носкова то ли заболела, то ли куда-то уехала, и к нам на это время пришел Валерий Сергеевич, с которым мы познакомились еще на картошке. Когда Валерий Сергеевич во время очередного занятия вышел из кабинета, я под восхищенно-боязливые взгляды одногруппниц встал и исправил в журнале все минусы, которые мне наставила Носкова, на плюсы. Вернувшись, Валерий Сергеевич, естественно, ничего не заметил. Ему мои рисунки были, как я понял, до одного места, и он недрогнувшей рукой поставил мне зачет, когда пришло его время.

Но сейчас до этого события было еще далеко, и я шел на гистологию, заранее готовясь к мине, которую сделает Носкова при виде моего очередного творения.

После занятий я отправился в больницу, где Галина Петровна вручила мне направление в учебный комбинат, где я должен был освоить еще одну не изведанную ранее профессию лифтера. Когда после долгих поисков по заснеженным улицам я нашел здание комбината, то оказалось, что он находится во дворах, совсем недалеко от моего дома. Но все равно ходить по вечерам на учебу я не хотел, особенно увидев контингент, который тут обучается. Почти все «ученики» были, может быть, чуть-чуть помладше меня прежнего, хотя из некоторых песок уже сыпался вполне прилично. Поэтому я нашел преподавателя, который должен был нас учить, и прямо его спросил, что я должен сделать, чтобы не ходить на занятия и получить допуск к управлению лифтом.

Осмотрев меня с головы до ног, помятый мужчина средних лет сказал:

— Это, наверное, будет стоить две бутылки коньяка — одну сейчас и одну, когда получишь удостоверение.

— Очень хорошо, — согласился я и отправился за коньяком.

Уже с осени продавщицы, глядя на меня, вопросов о возрасте не задавали. Вот и на этот раз просить кого-нибудь купить бутылку коньяка не пришлось. Вручили мне ее без проблем. Когда я пришел обратно в комбинат, преподаватель был еще там и, похоже, ждал только моего возвращения. Он спрятал бутылку в стол, сообщил: