Начиная с лестничной клетки (СИ) - "Цвет Морской" - Страница 22

- Давай про другое. Сегодня к тебе должен придти врач из полклиники. Сможешь открыть?

- Врач, - Дим помолчал. Какой врач, зачем? Нет, сейчас не до этого. – Тебе надо в школу, разве нет? – Дим смотрел серьёзно, настойчиво. Ждал.

Опять? Славка закусил губу, глаза заметались по комнате, натыкаясь на Дима и снова уходя от его взгляда. Мальчик горестно вздохнул и опустил голову.

 - Славка, - Дим взял мальчика за руку. Он вздрогнул и нехотя поднял на него глаза. – Я не прогоняю тебя, правда. Но тебе, действительно, разве не надо в школу? Домой? Родители, разве не ждут тебя, не волнуются?

- Я знаю про школу, сам собирался... мне же ЕГЭ в этом году сдавать, поэтому не хочется много пропускать, – Славка намеренно не стал ничего говорить про отца и его "волнения". – А дома мне надо только изредка появляться – на несколько часов раз в два дня. Только не спрашивай, почему.

- Ты в одиннадцатом учишься? – Дим искренне удивился. – А выглядишь... – "А вот выяснить, что это за режим проживания пацана в родном доме не мешало бы. Но сейчас Славка точно ничего не скажет".

- Я выгляжу на пятнадцать? – засмеялся мальчик.

- Почти, - невпопад ответил Дим. Стало чуть спокойнее, значит, полиция не придёт к нему выяснять, почему ребёнок ночует у взрослого дяди.

- Мне восемнадцать через месяц, - теперь было слышно, что мальчик всё-таки обиделся.

Тишина.

- А после школы... Когда уроки кончатся... Потом... мне... - Славка запинался, судорожно выдыхал. Слова давались слишком тяжело. Но Дим, чтобы не мучить его не дал ему договорить.

- Потом мне снова надо давать таблетки, разве не так, Ёжик? – он хотел видеть его. Очень. Что будет дальше? Разве сейчас важно? – Я же не знаю, какие...

- Надо, - Славка несмело улыбнулся. – Не знаешь. А почему ёжик? – он смотрел прямо в глаза, ждал.

- Потому что ёжики шуршат осенними листьями и любят пить молоко.

Славка ничего не понял: листья, молоко какое-то... Но слова были не так важны. Он видел, чувствовал за этим набором букв что-то сильное и нежное, что сладко и клейко затягивает его, не выпускает. До зубового скрежета хотелось влипнуть, да так и засахариться.

- Ёжик, ты же придёшь? – Дим протянул вторую руку к мальчику.

Славка зажмурился и со всей силы ткнулся лбом в грудь Дима, прижался, ухватил руками за футболку на его спине и мелко-мелко задышал. Дим гладил мальчика по голове, по его синим прядкам. Как только дыхание выровнялось, Дим разжал руки, и Славик неуклюже отполз от него. Надо было переодеться и успеть к первому уроку.

Через несколько минут закрылась входная дверь.

Спустя два дня

- Почему, Дим? – спросил он Славку, когда вечером каждый из них улёгся на своё место. Один – привычно на пол, другой – на свой диван. "А потом? Как будет потом? Когда не будет необходимости спать на полу, спать здесь, рядом, - Дим не удержался от глубоко вздоха. – А разве сейчас есть в этом необходимость? Мне же лучше..."

- Тебе не нравится? – Славка приподнял голову.

Дим уже ненавидел своё ложе. Там высоко, там очень далеко до пола, до Славки.

- Нравится. Коротко и чётко, - нравилось, ему до чёртиков нравилось, как Славка иногда чуть тянул это липучее медовое "и". Не так часто... как хотелось бы. Но это нельзя говорить. Это не выговоришь. Зато так сладко думать, надеяться...

 - И мне нравится. Дим – нравится, - Славка помолчал. Потом лёг, уставившись в потолок. Темно. В комнате очень тепло, даже душно. Воздух мягко вливался в лёгкие. "Ему нравится, Диму нравится..."

Но с языка рвалось ещё, сказать ещё больше, дальше – до конца. Это как точка, которую необходимо поставить. Поставить в том, прошедшем, уже закончившемся времени. Она должна стоять обязательно. Точка. Перед настоящим. Настоящим? Но он решился:

- Дима – не то, не для меня... – Славка путался в словах, в тяжёлых толчках сердца, тепло обволакивало его, затягивало. – Ты – для меня...

- И ты...

Но Дим уже слышал размеренное дыхание. Его услышали?

Зато он услышал себя: лежал, вдыхая запах шоколадной кожи дивана, и слушал себя. Прислушивался к себе новому...  тихие вдохи-выдохи Славки. Разве он думал, когда по-детски глупо избавлялся от пацана, что совсем скоро будет лежать и млеть от его дыхания, доносящегося с пола. Он так близко, только руку протяни... Нет, дальше, немного дальше, чем думал... А если чуть придвинуться ближе к краю дивана?

Дим вглядывался в темноту. Где-то там, совсем рядом сопит чужой, но такой близкий Славка с тремя синими прядками в волосах, пахнущий осенними листьями и молоком.

Тогда в коридоре, лёжа на полу... Он точно помнил тот момент, когда всё встало на свои места.

Всё уже кончилось тогда: Славка больше не прикасался к нему, он просто лежал рядом. А Дим рядом, на полу в коридоре молился, чтобы все чувства, наконец, отключились, чтобы все его мысли, весь разум растёкся такой же дерьмовой лужей по полу - вытек поскорей и перестал мучить его. Потому что ещё секунда и он от пережитого унижения взвоет, заорёт дурным голосом... Отвлечься, отвлечься... Можно так: они уже сидят, они уже там, на площадке, под дверью. Они уже пришли. Все трое. Да, все трое. Нет двое – один тут, рядом. Хотя нет, их всё равно трое. Светик. Светик!..

Это же... Если она – там, то тогда... Тогда этот долбанный математический пример сейчас сойдётся. Тогда, значит, ничего не изменилось в его жизни: всё течёт так, как надо, всё будет хорошо. А сейчас осталось сложить, правильно сложить всех, там, на лестничной площадке, чтобы ответ сошёлся. Это стало жизненно важным здесь, сейчас – правильно всех посчитать. Ему до смерти надо знать, есть ли на площадке Светик. Славка знает, он же наверняка сегодня видел их.

Спросил. Оказалось, что пришла, здесь. Спасён!

Отлегло. Успокоилось. Всё в порядке: на этаже они в своём обычном составе. Значит всё в этой жизни на своих местах. Ничего не изменилось. Контроль и порядок.

Мысль, что Светик всегда была четвёртой, благоразумно запрятана сейчас далеко-далеко. Даже странные Славкины слова, про Светика сначала удивили, а позже улетучились, забылись. Главное – другое: сейчас он спасён и от переживания своего унижения, и, что важнее сейчас, от краха своей правильно выстроенной четыре года назад жизни. Но фундамент его эфемерной постройки дал трещину и тонкие паутинки уже расчертили фальшиво-красивый, но такой правильный фасад. Хорошо ведь, добротно построено – "как у всех", никто не покажет пальцем...

А утром...

"А ты знаешь, что Светик – это я?"

Вот тогда и ухнул вниз с грохотом и визгом выворачиваемой арматуры первый кусок облицовки его искусственной жизни. Теперь ответ сошёлся сам: легко и красиво, без принуждения, без лихорадочного подгона. И завертевшееся в голове: "Святослав – Свят – Светик" было не нужно. Потому что был он, мальчик-подросток с синими глазами. Его мальчик.

Его. Давно его. Может ещё с самой первой встречи на лестничной клетке.

Его смех, очень редко – голос, вечный капюшон на голове... В самую первую встречу на площадке перед своей квартирой, он единственный раз замер перед ними – поймали, притянули его Славкины пронзительно-синие глаза. Намертво. Тогда смог, оторвался, с кровью отодрал себя от них и укрылся за спасительной дверью. Испугался жутко, испугался настолько, что нашаманил, вызвал себе спасительную амнезию. Не подвела: вдарила, спрятала, заморозила.

Но оттаяло, прорвалось, пробилось... Его мальчик. Его.

Славку словно кто-то выдернул из сна. Что он здесь? Зачем? Дим почти выздоровел, и может уже завтра...

Темнота надвигалась, давила. Он не сможет там, гдё-то, один, без Дима. Без него... Ему нужен, очень нужен... Хозяин? Он ведь, Славка кто, – дворовый пёс... Он здесь, на полу в чужой квартире? "Всё правильно, это моя подстилка! Да-а-а, а я опускаюсь всё ниже и ниже: сплю на коврике у кровати хозяина". В голове у него закружилось: мысли, обрывки слов, фрагменты картинки... Рука. Он почувствовал на своём плече руку. Вырываясь из дремотного марева и тягостных мыслей мальчик вздрогнул, замер. Распахнул глаза, надеясь... Зажмурился и капля стекла к ямке у переносицы: "Погладить захотел верного пёсика..." Не сдавалось упрямство: сейчас, когда всё успокоилось, улеглось, снова вскинула голову дурная гордость... Славка ненавидел себя в эту минуту: за непонятную верность Диму, за непостижимо-трепетное служение, за блаженную покорность, за то, что в эти несколько дней незаметно для себя начал надеяться, начал жить...