Стоит ли им жить? - де Крюи Поль Генри - Страница 4

Действительно ли это был яд? Вне всяких сомнений! Если обварить кролика и, тут же срезав обваренную кожу, быстро пересадить на ее место здоровую — кролик оставался жив!.. А если пересадить обваренную кожу внутрь организма здорового, необожженного кролика — зверек погибал совершенно так же, как если бы он сам был обварен кипятком.

Представляете ли вы себе, с каким чувством беспомощности смотрел Дэвидсон на своих больных, медленно погибавших от отравления, против которого не было никакого спасения? Какую конкретную пользу можно извлечь из этой высокомудрой немецкой науки? В этом был своеобразный мрачный юмор, горький юмор отчаяния. Можно было бы попытаться спасать этих мучеников тем же способом, каким Пфейфер спасал своих кроликов: ободрать с них сожженную кожу и все. О, да, Дэв — так обычно называли этого скромного медика — знал, конечно, что такие попытки делались уже не раз некоторыми отчаянными хирургами. Эти живодеры проделывали чудовищные операции. Они срывали у больных огромные участки обожженной кожи, спасая их таким путем от отравления, но в то же время обрекая на медленную смерть от заражения.

Известно, что в коже этих несчастных образуется какое-то смертоносное вещество. Известно, что нужно только на пару дней задержать его на месте. Но как задержать его? Как можно проникнуть под эту опасную сожженную кожу, чтобы изолировать яд от остальной части организма; каким дьявольским способом можно всунуть под кожу непроницаемую для яда перегородку, чтобы спасти организм от отравления? Это похоже на то, как если бы неумеющий плавать стоял и смотрел на тонущего человека и думал: ах, если бы у меня был спасательный круг!.. Вот что больше всего терзало нашего Дэва. Дэву приходилось все чаще и чаще наблюдать эту медленную смерть от отравления ожогом. В его жилах текла кровь, а не ледяная вода науки. Его собственные страдания при виде чужих смертельных мук заставили его, наконец, решиться на ту или иную попытку вмешательства, независимо от того, назовут это научным идиотизмом или нет…

Он снова стал пережевывать варварские фокусы старика Пфейфера. Этот безжалостный вивисектор растирал сожженную кожу кролика. Бульон, который он готовил из этого вещества, смертелен для здоровых животных, — правильно, чудесно, все в порядке! Но был тут еще один маленький интересный фактик, установленный Пфейфером. Прочитав о нем, Дэв никак не мог выкинуть его из головы. Оказывается, если прибавить немного сулемы к этому ядовитому бульону из кожи, то он теряет свои ядовитые свойства. Сулема, повидимому, свертывает кожные белки, как свертывается и твердеет белок яйца, если его сварить; таким образом яд оказывается пойманным, локализованным, связанным в сгустке, так что…

Да, но к чему это? Какой сумасшедший решится класть сулемовые повязки на большие участки ободранной, воспаленной кожи человека? Это значило бы — разрушить один яд и заменить его другим, более медленным, но не менее смертельным!

Какое безвредное вещество можно применить, чтобы добиться того же эффекта? Он побеседовал со старшим хирургом, но тот ничем не мог ему помочь. Он говорил об этом с друзьями, товарищами по больнице, но те тоже ничего не могли придумать. Однажды он заговорил на эту тему с талантливым химиком, доктором Е. С. Мэйсоном, который сказал ему: «Отчего бы вам не попробовать таннин?»

И вот Дэв достал себе этого простого средства, которое содержится, между прочим, в крепком чае и старых чернилах, и с этим вяжущим порошком, несколькими кроликами и белыми крысами скрылся за лабораторной дверью, чтобы — в полнейшем секрете — проделать серию экспериментов с паяльной лампой и котелками с кипятком.

Я не могу точно сказать, извлек ли Дэв из этих опытов какую-нибудь надежду на спасение людей? Или, может быть, им суждено было остаться такими же зверскими образцами чистой науки, как и опытам Пфейфера? Как бы то ни было, у нас имеются точные данные, подлинные исторические сведения о том, что 5 мая 1924 года Дэвидсон сделал знаменательный скачок от кроликов и крыс к страдающим людям.

В это утро произошла ослепительная громовая вспышка светильного газа на большом автомобильном заводе и оставила на месте семь человек — оглушенных, стонавших, корчившихся от боли с прижатыми к лицу руками.

Больше всех пострадал рабочий Дж. М., негр 27 лет. У него было найдено: ожоги второй степени обоих предплечий, обеих кистей и лица; плечи и шея тоже обожжены, но не так сильно; оба уха, частично лицо и кисти представляли ужасную картину, — ту самую, которую врачи именуют ожогом третьей степени.

Дэв приступил к обычному, принятому в больнице, методу лечения этого больного, у которого было обожжено больше трети всей поверхности тела, что давало малоутешительное предсказание. Он впрыснул ему морфий, чтобы хоть на время успокоить адские боли; он покрыл влажными борными компрессами его правую руку и кисть, лицо и голову. Это было утвержденным, ортодоксальным методом лечения. Но в самый разгар этой привычной работы Дэвидсон внезапно превратился в экспериментатора. На левую руку больного он осторожно положил сухие компрессы. Потом он стал пропитывать их свежеприготовленным пятипроцентным раствором таннина. Борные повязки положены на правую руку, танниновые — на левую. Обе руки одинаково сильно обожжены, и таким образом…

Утром 7 мая больной Дж. М., — история болезни № 43382, негр, мужчина, 27 лет, — должен был подвергнуться тому, что для всех обожженных в тысячу раз ужаснее первых страданий при ожоге. Дэв пришел переменить повязку. Он начал снимать один за другим борные компрессы с правой руки и лица больного. Картина была обычная. Это был медлительный и страшный хирургический ритуал, который превращает перевязку ожогов в сердцераздирающую пытку для хирургов, обладающих сердцем. Больше получаса Дэвидсон, его молодой способный помощник Эллен и медицинские сестры стояли, нагнувшись над Дж. М. Эту картину мог бы описать кто-нибудь вроде Эмброза Бирса, с его вкусом к сверхужасному…

Итак, половина дела сделана. Теперь осталась левая рука. Много ли он сдерет с нее кожи? Дэвидсон, — крупный, широкоплечий, здоровый мужчина, — затаив дыхание, принялся за левую руку с танниновыми компрессами — очень, очень осторожно…

Компрессы снялись быстро и безболезненно. Они отошли без обычного аккомпанемента воплей и заглушенных стонов, без всяких затруднений, и Дж. М. весело улыбался, забыв о болях в ободранной мокнущей правой руке, наслаждаясь отсутствием болей в левой. Мне хотелось бы там быть в это время. Я увидел бы громадного Дэва, на голову выше всех окружающих, — как он, безмолвный и недвижимый, стоял и смотрел на эту чудесную левую руку, как он переводил взгляд на страшную правую, потом снова на левую, и как он начинал медленно соображать, что перед ним нечто такое, чего еще никто никогда не наблюдал в дьявольский истории лечения ожогов.

Левая рука Дж. М. почти совсем не опухла. Из нее ничего не сочилось. Она была суха. Она была черного цвета. Как будто была одета в черный, непроницаемый панцырь. Дэв наклонился и слегка потрогал больную руку… Прижал немного сильнее, а потом ткнул уже, как следует, и спросил:

— Больно?

Дж. М. улыбнулся и ответил:

— Нет, доктор, совершенно не больно.

Так одержал Дэвидсон свою первую победу над болью. В это утро он положил вместо борных танниновые повязки и на правую и на левую руку Дж. М., смазал ему танниновой мазью лицо, голову и окружность безресничных и безбровых глаз. И, конечно, между 8 и 10 мая он перевел на танниновые повязки всю шестерку остальных злополучных товарищей Дж. М. Это был триумф. В течение часа бесцветный раствор таннина, которым сестры поливали компрессы, впитался в раздраженную, ободранную кожу этих больных; кожа сделалась сначала коричневой, потом начала затвердезать и, наконец, приняла совершенно черный цвет. Что было особенно приятно для Дэва, — это то, что через час никто из них уже не нуждался в морфии. И ни один из них не погиб. Но не следует, все же, увлекаться первыми успехами и спешить с выводами. Ведь, в конце концов, это только первая семерка больных. Даже если считать, что, судя по силе ожогов, трое из них должны были бы умереть, то все-таки семи случаев еще недостаточно.