Schwarz, rot, golden (СИ) - "Zwennja" - Страница 59

сигарет. Прижаться губами к его ладони. Потом привык.

Раен затянулся. Успокаивающий горьковатый яд проник в легкие и рассеялся в крови, наполняя ее теплом. Как будто спрыгиваешь с раскаленных полуденным солнцем скал и ныряешь в теплый-теплый омут, уходя все глубже под воду и теряя ощущение верха и низа.

Самые разные картины, тесня друг друга, проносились у него в голове. Яркие вспышки, ожоги памяти. Вот он смотрит на Джеймса снизу вверх, скорчившись на холодном бетонном полу, как загнанный в угол мышонок, а кончик жесткого кнута легонько щекотит его губы. Вот – лежит неподвижно в своей камере, глядя невидящими остановившимися глазами в низкий серый потолок. И Рэдрик, лижущий Джеймсу сапоги, а у самого кровь стекает по лицу. И обжигающе- отчужденный взгляд Свена в их последнюю встречу – как удар в поддых. И снова

– удары, молитвы, частое дыхание, срывающееся в крик. И – вчера. Почему вчера он как будто не помнил всего этого?

Утро, трезвое, мудрое утро, которое прибавляет контрастности нашему восприятию – и всему, что было и чего не было. Кончилась колдовская ночь с ее алкогольными чарами, когда можно было не думать. Казалось, способность мыслить пробуждается в нем только сейчас, медленно, но верно избавляясь от пелены нездорового сна, вызванного уколом ядовитого веретена старухи ночи – и вместе с ней возвращается к жизни и способность вспоминать.

Райнхолд вошел обратно в комнату и чуть не запнулся о бесформенный ком, валяющийся на полу. Безнадежно изгаженную простынь Джеймс вчера просто скинул на пол. Всю ночь они оба провели на голых матрасах.

Они оба.

А теперь этот человек, этот самый человек спокойно спал на его кровати. Такой открытый, такой безмятежно-беспомощный во сне. Такой беззащитный.

Джеймс тем временем пошевелился. Наверное, Раен все-таки разбудил его своим взглядом. Внимательные темно-карие глаза встретились с серо-стальными, хмурыми, как пасмурное небо. Заглянули в самую их глубину.

Знаешь... – медленно, с усилием проговорил Райнхолд, туша сигарету. Пальцы его дрожали. – Я... я сейчас мог бы пойти в ванную... взять там бритву поострее...

-...и прикончить меня, пока я сплю? – договорил Джеймс. Его голос, чуть хрипловатый со сна, звучал спокойно и расслабленно – совсем как обычно, не обвиняя, просто констатируя факт. – Брось, ты бы не сделал этого, Раен.

Почему?

Джеймс фыркнул, потом покачал головой:

Кишка тонка. Не смог бы ты убить спящего. А может быть... – Джеймс спустил ноги со скрипнувшей кровати и потянулся. – Может быть, ты не захотел бы убивать меня быстро, м? Я бы ведь даже не успел помучиться перед смертью, – он ухмыльнулся и глянул в глаза Раена с такой откровенной издевкой, что тому стоило больших усилий не опустить голову.

Что ж, Локквуд имел на это право, он ведь действительно был прав. Он все время оказывался прав, когда говорил о том, на что Раен способен, а на что нет.

Райнхолд не умел убивать ни спящих, ни бодрствующих. Нет, он поступил бы иначе. Он бы взял эту бритву и полоснул себе по венам. Смотрел бы, как вверх брызнет темная горячая кровь, а потом заструится вниз, унося из этого гнусного мира. Из этого огромного и болезненного, как раковая опухоль,черного города, который давит на виски своими вытянутыми до небес тюремными стенами, от которых не скрыться нигде, нигде, нигде...

Поздно, Раен, – Райнхолд вздрогнул, потому что ему показалось, что Джеймс ответил на его невысказанные мысли. И в ту же секунду тот договорил: – И тебе тоже поздно. Тебе я теперь тоже быстро умереть не дам...

3

Ich fühle mich von dir so angezogen Haben diese Augen mich je belogen?

...weck das Tier – in mir...

Umbra Et Imago “Weck Das Tier”

Часы на стене кухни показывали десять минут шестого. В нижней части белого эмалированного диска чернели, перечеркнутые красным шрамом часовой стрелки, блестящие значочки цифр и букв, выстроенные в ровный ряд: ноль восемь, тринадцать, девяносто шесть, суббота.

Тринадцатое августа. Ровно неделю назад он обещал прийти в выходные.

Райнхолд сидел за кухонным столом, в тысячный раз перебирая в памяти все случившееся, пытаясь то ли поверить в это до конца, то ли объяснить себе, почему это произошло и чего ему следует ожидать дальше. Прямоугольное пятно золотисто-розового закатного солнца падало на сероватую кафельную стену над заваленным старыми газетами холодильником, отбрасывая во все стороны тревожные красноватые блики, похожие на отсветы пожарной сирены. Из открытого окна время от времени доносился шорох шин пролетающих по Сто Сорок Пятой машин да редкие автомобильные сигналы, неожиданные и пронзительные, от которых каждый раз едва заметно сжималось что-то внутри.

Ему так и не удалось до конца разобраться в собственных ощущениях. Чем больше Райнхолд вспоминал себя самого в тот вечер, тем более стыдно делалось ему за себя. За эти дурацкие слезы и за непростительно искреннее признание собственной слабости. Каждое воспоминание было как крупинка песка в песочных часах, каждое воспоминание вытаскивало из памяти следующее, и так, казалось, может продолжаться до бесконечности.

Каждое воспоминание отмеряло дни и минуты до того момента, когда все это повторится опять.

А другая частичка внутри его существа упрямо твердила Раену, что ему никогда, никогда и ни с кем еще не бывало так бессовестно хорошо. Но... не только в постели.

«Пока я умоюсь, сделай чего-нибудь поесть...» – и тяжелая ладонь небрежно треплет его по затылку – так сердобольные прохожие гладят бездомного косматого пса, который глядит на людей у дверей большого магазина. И внутри все дрожит, словно секундная стрелка на циферблате разобранного будильника – от ощущения того, что происходящее настолько невозможно, настолько противоестественно закономерно...

...а потом Раен зашел обратно в комнату, и увидел, как Джеймс по-хозяйски перебирает его вещи, стоя у распахнутого шкафа. «Имеешь привычку приберегать купленное на черный день?» – хмыкнул он, выуживая из-под залежей старых футболок и местами полностью пришедших в негодность джинсов блестящий целлофановый пакет, внутри которого просматривалась по-фабричному сложенная вельветовая ткань. «Это... ну, это ребята как-то подарили, – ответил Раен, отчего-то смутившись. – Ну и... Как-то все не было случая... они шутили, что будет что одеть на свадьбу, когда Джеки окончательно охмурит свою подружку... они с ней... они и правда собирались жениться, перед тем, как Джеки... вернее, мы все...» Слова кончились, потому что на смену им снова пришли мысли, ненужные и непрошенные – о последней неделе перед ограблением, о Джеки, и о прежней жизни, кажущейся теперь нелепой и тусклой, и вместе с тем намного более предсказуемой, нежели та, которой он начал жить сейчас; предсказуемой, как картинка на телеэкране. «Ну-ка, одень», – сказал Джеймс, вытряхивая пахнущий

чем-то магазинным темно-красный вельвет на покрывало. Отступил на полшага, прямо в пятно солнечного света, разлитое по коричневому ковру, замер, наблюдая – руки сложены на груди, голова чуть склонена к плечу, темно-карие глаза прищурены в ожидании. Раен накинул рубашку на плечи, снизу вверх застегивая пуговицы пальцами, которые почему-то еле слушались, как деревянные. Словно камушек попал в шестеренки часового механизма, и тот вот- вот застынет окончательно, не выдержав сковавшего его вдруг напряжения.

Некоторое время Джеймс оглядывал его с головы до ног, потом губы его дрогнули в улыбке: «Верхние три расстегни... и, пожалуй, еще одну... Да, вот так, – он шагнул ближе. – Ты очень красивый, Раен, – еще ближе. И почти шепотом, склонившись к самому его уху: – Наденешь ее, когда я приду в следующий раз...» И что-то как будто оборвалось в груди и стремительно ухнуло вниз, куда-то в желудок. Райнхолд не знал, какое чувство было в нем сильней, когда он услышал эти слова – страх или облегчение. «А когда...?»