Агнец - Шессе Жак - Страница 2

Я смотрю, вы строите козью морду, не понимаете, о чем я говорю. Все думаете, как бы подловить меня. Но взгляните. Я несчастен и истаиваю с юности; несу ужасы Твои и изнемогаю. Надо мною прошла ярость Твоя; устрашения Твои сокрушили меня. Всякий день окружают меня, как вода; облегают меня все вместе. Скоро услышь меня, Господи; дух мой изнемогает; не скрывай лица Твоего от меня, чтобы я не уподобился нисходящим в могилу. Я заблудился, как овца потерянная… Больше святости в том, кто ищет меня в женском лоне, чем в сотнях черепов праведников на портике храма.

– Но, дорогой чародей, все эти женские трупы, как быть с ними? Стоит новой овечке приблизиться к вам, как ее постигает та же участь.

– «Кем вы хотите быть?» – вопрошает Господь. Злым животным или агнцем? Блаженны все, уповающие на Него. Блаженны живущие в доме Твоем; они непрестанно будут восхвалять Тебя. Блажен человек, которого сила в Тебе, и у которого в сердце стези направлены к Тебе. Блаженны, хранящие суд и творящие правду во всякое время. Блаженны хранящие откровения Его, всем сердцем ищущие Его. Яви милость рабу твоему, и буду жить и хранить слово Твое. Странник я на земле, не скрывай от меня заповедей Твоих. Дай мне уразуметь путь повелений Твоих, и буду размышлять о чудесах Твоих. И я дам ответ поносящему меня; ибо уповаю на слово Твое. Удел мой, Господи, сказал я, соблюдать слова Твои. Молился я Тебе всем сердцем: помилуй меня по слову Твоему. Когда произведешь суд над гонителями моими? Яму вырыли мне гордые, вопреки закону Твоему. Навеки, Господи, слово Твое утверждено на небесах. Ты поставил землю, и она стоит. Вымыслы человеческие ненавижу, а закон Твой люблю. Я совершал суд и правду; не предай меня гонителям моим. Я заблудился, как овца потерянная: взыщи раба Твоего.

Однажды привелось мне наблюдать, как свертывается и развертывается змея на солнце, я был удивлен ее красотой и понял, что это предупреждение свыше – Бог наставляет меня посредством ее прекрасных чешуек. Будь внимателен, – говорит Господь, – тебе хотят зла. Ты видишь, как сверкает на солнце эта змея, красота ее не уменьшается, она может уползти в тень, слиться с тенью и напасть на тебя.

В другой раз лежал я с Лолой на склоне, и вдруг ворон пал в рудную жилу, и понял я: Бог призывает меня. Видишь этих воронов? – спрашивает Бог. Сегодня они устремляются на какое-нибудь стервo в расщелине, какую-нибудь падаль смердящую дикого зверя, но они могут наброситься и на тебя и разорвать тебя в куски, невинный агнец! Бог предупреждает меня. Но о чем? Я должен сам понять. Не проще ли отвести от себя опасность, столкнув Лолу тем же легким жестом между лопаток, которым я сбросил и Джорджию? Падая, они не страдают – слишком высоко: во время падения теряют сознание, поскольку перепад высоты такой, что содержание кислорода в воздухе меняется. Лола – здоровая девка и помрет сразу, это ясно, больные – те обычно медлят умирать, поскольку привыкли к боли. Бедняжки, заработали иммунитет. У меня во рту ее запах. Это так просто, минута – и все. Но удар должен быть точным и сильным, иначе она ухватится за что-нибудь и выкарабкается, да еще и убежит: одна уже так сделала. Пришлось ее снова поймать и подтолкнуть к обрыву. Это была Клаудиа. Вообще действовать надо быстро и внезапно. Чуть замешкаешься – она что-нибудь заподозрит. У меня во рту ее запах, им полны мои ноздри, я еще не насытился и, припав к ее груди, сосу и сосу ее. Колется зеленица, день клонится к вечеру. Вернемся завтра, я подыщу удобный момент и засажу ей промеж лопаток – пусть летит в мир иной с улыбкой, которой я всегда завидую у мертвых. Счастливица! Улыбка мертвых не видна, потому как скрыта под маской, лишь избранные умеют различать ее, да еще тот, кто посылает свою возлюбленную присоединиться к счастливцам по ту сторону жизни и смерти. Мы подобны жильцам временного пристанища, которым неизвестна дата, когда им съезжать. Покой жильцов только выигрывает от того, что кто-то торопит их. Выигрывает и хозяин, если знает, что и его дни сочтены, и краток миг, полученный им для услады своей старости.

Когда мы вернулись на следующий день, погода была великолепная, небо – самым прекрасным из тех, что бывает: темно-голубое, почти лиловое, отражающее глубину ущелий. При таком небе зияющие пропасти превращаются в сияющие вершины. Мы сели, трава была нагретой, Лола тут же раздвинула ноги, заявив, что солнце возбуждает ее, греет живот и все остальное. Я дотронулся до ее лона, там было влажно, и припал к ее соскам. «Ягненочек, ягненочек», – называла она меня, совершая движения вверх-вниз. Я прилежно сосал, вокруг что-то потрескивало, пахло тимьяном. Когда мы остановились, мне показалось, что в зарослях можжевельника и синяка позади нас что-то хрустнуло, будто кто-то сторожко прокрался там, но не придал этому значения, поскольку от Лолы исходил сильный притягивающий меня запах.

Мы были как раз у самого обрыва. Когда я ее ударил сзади, между лопаток, она несколько секунд сидела неподвижно, словно перестала дышать или ошалела, и потому пришлось подтолкнуть ее, а затем слушать, как стукнется о дорогу, опоясывающую гору, двумястами метрами ниже, ее тело. Не было ни крика, ни стона, только глухой удар, после которого наступила вдруг очень густая тишина. Затем послышался посвист стервятника или сарыча. Ветер взялся обтекать склон, заколыхались, запахли кроны деревьев в роще; заблистала трава, и Бог произнес:

– Я доволен, теперь ей хорошо.

Я не стал спускаться, чтобы взглянуть на нее. Вернулся к себе, собрал ее пожитки, уложил в чемодан ее бумаги, с которыми она приехала, и запалил все в глубине сада. Приятно было смотреть, как столб дыма прямехонько поднимается в голубое небо.

– Сожгли вещи, тело бросили на произвол судьбы, – набросились на меня позже полицейские. – А вам известно, что происходит с трупом, если его оставить на природе в чем мать родила? Вороны, лисы всю ночь… Зрелище не из приятных. Хотите взглянуть на фотографию? Смотрите. Теперь ваш черед.

Как бы то ни было, у меня будет время поразмыслить над этим, вспомнить многое, увидеть ее во снах. Они принудили меня смотреть, но я видел все еще до того, как взглянул, и лучше их вижу все в своем небытии. Со всеми этими лицами, телами, фрагментами тел приходит ко мне странная тишина. Ей-богу. Это похоже на деталь полотна – без конца переходишь с мелких деталей к общему целому, но ужасно то, что не теряешь из виду это целое, а оно заставляет страдать и давит. В остальном мне нечего добавить. И в этом несчастье мое.