Янтарная комната (сборник) - Дружинин Владимир Николаевич - Страница 32

Да, значит не Сиверс! Но я не мог успокоиться. Кто же тогда? Артист не спросил имени, а тот не назвал себя. Ни одно письмо не пропало. Их было десять, всего десять.

Узнав это, мы тотчас ушли, как ни упрашивал он нас посидеть, послушать пластинки.

— Не ты один занимаешься Пшеницыным, Сережка, — сказала Лара. — Есть еще такой же безумный. Это тебе не приходило в голову?

— Нет, как-то не приходило, — засмеялся я. — Вот бы узнать, кто?

— Он не университетский.

— Нет, — сказал я. — А то бы мы знали.

Еще недавно я видел Сиверса в незнакомце, а теперь мы с такой же быстротой освобождали этого неизвестного от подозрений. Такова юность.

«БЫТЬ МОЖЕТ, СТОЛКНЕТЕСЬ НА УЗЕНЬКОЙ ДОРОЖКЕ»

Но что же всё-таки с Сиверсом? Где он? Служит где-нибудь, вредит исподтишка, и никто не знает, что он Сиверс, — Сиверс, а не Тарасов! Я должен что-то сделать. Надо сказать… И немедленно.

— Ларка, я минуты не могу ему дать лишней. Ты поезжай к гостям, а я скоро…

Нет, я ни минуты не могу дать ему. Ведь один миг понадобился для того, чтобы столкнуть Ефрема Любавина в асфальтовую яму и чтобы он задохнулся там. В несколько минут перерыли сундучок Любавина, вытащили статью Пшеницына. Ждать до завтра и сознавать, что Сиверс, возможно, на свободе, — нет, это немыслимо.

— Ну, ладно, — сказала Лара. — Гости всё равно уже сели за стол. Поедем.

— Тебе необязательно.

— Нет уж, поедем вместе. И ко мне будут вопросы. Мало ли…

— Ты-то при чем? — удивился я.

— Мало ли, — настойчиво повторила она.

По улице Дзержинского мы почти бежали: Лара боялась, что все следователи, кончив работу, разойдутся по домам. Добежав до большого пятиэтажного здания, мы остановили первого человека в форме, показавшегося из подъезда. Он повел нас в бюро пропусков, позвонил по телефону.

— Давай, Сережка, я буду объяснять первая, — шёпотом предложила Лара. — Ты залезешь в дебри.

Мимо нас по лестнице проносились люди в форме, — люди сурово озабоченные и словно окутанные непроницаемой тайной.

Кого же я увидел, когда вошел в кабинет следователя? Нет, такой встречи я никак не ожидал! Ко мне навстречу из-за письменного стола вышел… Нет, кто бы мог подумать! Женя Надеинский!

— У-ужасно рад, — сказал он, пожимая мне руки. — У-ужасно! Садись.

Карие глаза его блестели, черные волосы топорщились совсем как раньше, в Клёнове.

Я знал, что он оставил химию, поступил по путевке райкома комсомола на юридические курсы. Да, всё это я знал. Он писал мне. Но что он здесь…

— Ты кем же? — спросил я.

— Помощником следователя.

— Значит, химию по боку?

— Да, так получилось, — ответил он деловито. — Но мы у-успеем о личных делах.

Он обмакнул перо в чернильницу. Он не ожидал, что на прием явится товарищ по школе, и смутился. Как я теперь вижу, вспоминая этот эпизод, молодой помощник следователя не совсем твердо знал, как ему надлежит себя вести.

Перо его, однако, застыло в воздухе.

— А ты… на каком курсе?

— На втором, — сказал я и развернул снимок. — Это Сиверс, Женя. Я голову дам отсечь. Да ведь ты сам видел его. Он приезжал в Клёново в двадцать шестом году. А здесь снят в двадцать седьмом.

— Здесь он Тарасов, — вставила Лара.

— Не все разом, товарищи, — взмолился он. — По порядку давайте.

Он всё записал и тотчас доложил своему начальнику, и тот обещал навести справки. Потом Надеинский повел нас отмечать пропуска и затем проводил до часового.

— От Тоси Петелиной имеешь вести? — спросил он по дороге.

— Нет.

— Она в Москве учится…

У часового мы остановились, и Лара сказала:

— Сережа! Зови товарища Надеинского к нам сейчас. Дело в том… — Она поглядела на свое подколотое платье и кончила робко: — У меня сегодня компания собралась и…

— У нее день рождения, — пояснил я.

— Да? Поздравляю. Я никак не смогу, очень благодарен. Никак не вырваться сейчас. Ты звони, Сергей.

Мы шли к трамваю молча; мне всё казалось, что я не сказал чего-то очень важного, и мысленно продолжал свой рассказ.

Лара посмотрела на часы:

— Ну вот. Я уже родилась. Ох, что за день у меня сегодня. Я так еще ни разу не рождалась, Сережка! На улице! Шутишь! Все поздравили, а ты… Эх, ты!

— Поздравляю, — сказал я коротко, так как беседа с Надеинским о Сиверсе для меня еще не кончилась. — Я завтра же позвоню ему, Ларка.

— Он славный, — сказала она. — А что это за Тося?

— Училась с нами.

— Твоя симпатия? Или его?

— Наша, — признался я. — Дело прошлое. Это всё забыто, — оправдывался я почему-то.

— Что ты помнишь вообще, кроме Пшеницына! — заметила она колко.

Но я думал о своем:

— Не ожидал я, что Надеинский бросит химию. По-моему, если выбрал себе путь, то не оставляй его.

Сказал — и встревожился. Лучше бы не брался Надеинский искать Сиверса! Впрочем, надо сказать, для такого дела найдется более опытный человек.

Когда мы вернулись, нас обступили, мы попали в кольцо протянутых к нам бокалов, и я послушно пил, пил и не пьянел, — так велики были волнения этого вечера. Лара сунула мне в рот кусок торта. Отец Лары уже принялся за свое любимое: богатырь саженного роста, на голову выше других, он дирижировал пением и сам был запевалой. Казалось, дрогнули стекляшки люстры от его зычного:

Из-за о-острова на стрежень…

Я никогда не пел на вечеринках, голос у меня прескверный, но тут и я решился. Фальшивил, но пел.

Так завершился этот памятный вечер.

Надеинскому я позвонил на другой же день, но он еще не успел ничего выяснить. Я позвонил на следующей неделе и услышал в трубке:

— У-у тебя есть время зайти?

— Есть! — крикнул я.

— Зайди.

На этот раз меня пожелал видеть начальник Надеинского — седой, с тремя «шпалами» в петлице. Женя держался при нем так же спокойно и рассудительно, как обычно, и это понравилось мне. Начальник поблагодарил меня за стремление помочь чекистам и начал расспрашивать об учебе, о моих исследованиях.

— Сиверс проскользнул, к сожалению, — сказал он, выслушав меня. — Проскользнул между пальцами. Это был очень ловкий враг.

Я опешил. Я смотрел на полковника, не говоря ни слова. Мы опоздали? Та?к я должен понять его? Сиверс удрал?

— Сиверс умер в прошлом году в Курганове, — он назвал город недалеко от Дивногорска. — Устроился в конторе утильсырья под именем Тарасова и умер своей смертью. От гнойного аппендицита.

— Он в самом деле умер? — вырвалось у меня.

Полковник улыбнулся.

— В самом деле, — кивнул он.

— Досадно всё-таки… Своей смертью!

— Но в этом деле не всё умерло, товарищ Ливанов, — продолжал полковник. — Не исключено, что у вас будет случай помочь нам. Кстати, вам известно, что существует сын Сиверса?

— Говорили мне… Да, у Сиверса был сын, я слышал это еще в Клёнове. Отец назвал его как-то моим ровесником, а я обиделся. Но ведь он за границей, как будто.

— Достойный отпрыск отца, — сказал полковник. — Маврикий Сиверс. Быть может, столкнетесь… На узенькой дорожке.

Я сидел, гордый доверием, которое мне оказали, оглушенный новостями, распираемый невысказанными вопросами.

Объяснений мне дали немного, но всё же я смог дополнить и связать всё известное мне про старого Сиверса. Он поступил завхозом в институт вскоре после своей поездки в Клёново. В том же году подменил образцы породы в хранилище кернов и затем уволился. Значит, когда моя тетя Клава била тревогу, требовала найти Сиверса, он был в Курганове, числился Тарасовым.

— А Маврикий Сиверс? — спросил я. — Где он?

— Он за границей, — сказал полковник, — но может появиться и здесь… Товарищ Ливанов, я верю, что вы никому ни под каким видом не разгласите то, что я вам сообщил.

«Зачем он напоминает мне!» — подумал я с удивлением. Я принимал каждое его слово как драгоценный дар доверия и точно становился взрослее и сильнее.